После экзаменов, принятые в ТГУ, были отправлены в колхоз на месяц, помогать в уборке урожая. В районном центре Парбиг, произошло деление на маленькие группки – бригады, которые уезжали на периферию в еще более мелкие села, где счет шел на дворы. Деление происходило больше стихийно, чем организованно, называлось количество человек и более или менее знакомые ребята и девчата сколачивались в группки и уезжали.
Сразу же обратил на себя внимание подвижный, с большим ртом, крепкий и кудрявый парень, как потом узнали – томич Генка. Он совершенно не сидел на месте, кидался от одной группки к другой, его почему – то нигде не брали, в конце – концов он присоединился к нам, человекам девяти, оставшимся в автобусе, вся эта компания парней сидела довольно спокойно и ни к кому не присоединялась, просто ждала – что будет, решив про - себя: "не зная брод" - не выбирать. Что – то сказав оправдательное для порядка, Генка подсел к нам.
Тут появился преподаватель из нашего начальства и сообщил, что нам досталось село Ворониха в 5 км от Парбига, будете жить одни, без начальства, посему, назначьте бригадира, который бы за всех отвечал, Не сговариваясь, мы дружно показали на совершенно не знакомого нам Генку, сказав: вот он все может! Польщенно – ошеломленный Генка несколько раз открыл рот, но кроме своей фамилии так ничего и не сказал. «Препод» быстренько записал ее, пожелал счастливого пути, сказал, что навестит нас и скрылся. Мы двинулись в неизвестность.
К Воронихе подъехали в темноте. Было довольно грязно и шофер долго ругался, открывая ворота в село, обнесенное забором из жердей, видимо, чтобы скот не выходил на хлебные поля. Потом мы долго искали колхозного бригадира, который и устроил нас на полу в конюховской. Мы быстренько натаскали соломы, благо конюшня была рядом и тотчас уснули, 300 км осенней дороги дали себя знать…
Проснулись часов шесть утра от шума, кто – то самозабвенно орал в телефон, ставший нашим бедствием, за месяц, что мы прожили в конюховской, нам так и не удалось отучить сельчан орать в телефон. Ни увещевания, ни объяснения, ни трогательный плакат: ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ОРИТЕ В ТЕЛЕФОН, ничего не помогло.Начав говорить нормально, крестьянин постепенно распалялся и в конце уже орал так, что, наверно, его было слышно на другом конце провода в Парбиге и без телефона. Самое обидное было конечно то, что это не давало нам нормально отдыхать. Самые горячие наши головы пытались даже изувечить телефон, но все же сознательность брала верх, была уборка и связь с районом была просто необходима.
Некоторое противоядие все же было найдено в лице сапог и кед, Звонящего предупреждали – если будет орать, то в него будут кидать вещи. Но такова видно человеческая природа, даже избиваемый ( в прямом смысле), загнанный с телефоном в угол, колхозник продолжал орать и мы смирились . Но это было потом. А пока…
Рассказав кричащему все, что мы о нем думаем, мы помаленьку начали подниматься. В конюховку набивался народ, стало совсем шумно и холодно от открываемой беспрестанно двери. Пожилой колхозный бригадир Иван Иванович довольно спокойно сообщил нам, что завтраком нас кормить не будут, обедом – не знает точно, но что–нибудь устроит, а сейчас - устраивайтесь, делайте в следующей комнате нары (конюховка имела две комнаты, соединенные пространством для двери, и две выходные двери). Работать вам пока негде, устраивайтесь и отдыхайте. Оставив нас «не солоно нахлебавшись», хозяева села ушли. Мы поскребли затылки, затем по сусекам, потом закупили в местном магазине хлеба, к которому неожиданно из Парбига нам привезли молоко. Естественно мы ожили и начали обживать пространство.
Пора уже сказать, что я приехал в этой группе с двумя друзьями. Мы познакомились в абитуре и решили впредь держаться вместе. Все трое мы были Вовками, звали нас соответственно: Семенова из Кургана – Сэмом, Савина из Фрунзе – Савиным, а меня Курилычем. Так вот мы втроем занялись приборкой комнаты с телефоном и печью, она стала нашей кухней, в ней мы и обедали. Наши коллеги, сколотив нары, уселись от нечего делать играть в карты. Печь была жарко натоплена, молока было вдоволь – целая фляга, работать не заставляли, настроение посему не портилось. Проделав всяческие операции по благоустройству, наше трио принялось за разбор привезенных монаток, которых у десяти человек было довольно много и куча представляла собой картину вопиющую. Долго переругивались с коллегами, увещевая их разобрать свои вещи, привести все в порядок, но ничто не трогало новоиспеченных студентов, усевшихся впервые в новом ранге за карты. Тогда мы проделали следующее. Рядом с конюховкой в пяти метрах протекала река, теперь она была пересыпана дамбой и образовалось не очень глубокое, но достаточно широкое проточное озеро. Так вот мы брали вещь, называли ее, говорили – раз чья, два чья, три чья и если хозяин и если хозяин не реагировал, бросали ее к озеру.
Сначало это встретило ругательства, угрозы, но нас было трое, а остальные представляли несформировавшийся коллектив, в конце концов с криком : «Сейчас!», сделав ход картежник хватал свой рюкзак, вешал его на отведенный гвоздь. Все это делалось в спешке, вызвало оживление, начались шутки, крики : Выкидывай!, переполох хозяев уплывающих кед, в общем, порядок был наведен еще до обеда.
А обед… То, что нам сготовила из выделенного ей фонда колхозная повариха, женщина лет 40 – 45, могли съесть только здоровые, оголодавшие студенты. Не буду останавливаться на описании совершенно безо всяких приправ сготовленной картошки с мясом, расскажу о хлебе, Хлеб был просто фантастическим. Пекарь наверняка закончил неполный курс хлебопечного дела. Форма, так сказать экстерьер буханок , была просто великолепна. Корочка была изумительна, румянная, прожаренная. Сразу 20 рук кинулись , чтобы захватить ее. И оказалось не напрасно. Интерьер… в общем внутри было тесто. Пекарь был неудачник, всего раз за месяц ему удалось выпечь полностью съедобное создание, хотя, этот случай скорее дань теории вероятности, чем его рукоприкладству.
Так началась наша колхозная эпопея.
В нашей группе было два томича – Генка и Женька. Женя В. был очень сильный медведеподобный парень, роста чуть выше среднего, лицом чем – то напоминавшим древнерусскую икону, слегка обезображенную огромным синим чирием на носу. Чирий этот был предметом всегдашних Женькиных забот, он его лелеял, смазывал одеколоном, прикладывал всяческие снадобья, но ничего не помогало. Чирий благоухал. У Женьки же с лица не сходило всегдашнее чуть виноватое выражение, он беспрестанно трогал чирей и, обращаясь к кому нибудь говорил: «Это не надо же , черт побери!». Сначала мы его жалели, но потом привыкли и видя Женькины страдания, стали над ним потешаться. Женька был добродушным парнем и легко попадался на розыгрыш. Стоило кому – нибудь, изобразив на лице искреннее сочувствие, справиться у Жени о его чирье, как он тут же пускался в длинные страдальческие рассказы, что очень веселило остальную массу ребят и если провокатора хватало надолго, чтобы не рассмеяться, Женька «плакался» столь же длинно.
Оба наших томича оказались лодырями, каких свет не видывал. Характеризуя их мы говорили: Генка – шустрый «сачок», а Женька медленный, но тоже «сачок». Как томичи, они составляли как бы особую группу в нашем коллективе, их часто заставляли работать вместе и препирательства двух лодырей очень нас забавляли. Однако вернемся к нащим первым дням.
Прошло три дня, по прежнему мы плохо ели, правда и не работали (кто не работает , тот не ест?). Дни стояли дождливые и холодные, зерно не убирали и на сушилке, куда нас прикрепили, было нечего делать. Село Ворониха издревле представляло собой место ссылки, вот и теперь в ней было полно так называемых тунеядцев. Сушильщиком работал маленький, очень энергичный, острый на язык тунеядец по прозвищу Шуруп. Прибаутки так из него и сыпались Срок его ссылки закончился полмесяца назад, но его оставили «сидеть» до конца уборки. Работал он отменно и рассказывал, что сослан он неправильно и так как он нам всем очень нравился, то мы думали, да и сейчас так думаем, что это так и было. Обедал он вместе с нами из общего котла, правда всегда несколько позже. Мы наетые уже лежали на нарах, когда он приходил и своими шутками, рассказами, доводил нас до коликов в боках, Лучшего блюда на десерт нам и не хотелось. Да, к тому времени мы добились смены поварихи и нам очень прилично готовила молодая ссыльная тунеядка Марина, как она говорила - дочь главного модельера из Ростова на Дону.
На четвертый день безделья нас начали мучить угрызения совести. Заняться было нечем и это начало угнетать, хотелось хоть что – то, но делать. Ехали мы работать, книг не взяли, погода дрянная, в общем тоска. И вот как всегда после нашего обеда заявляется Шуруп и с порога по командирски крикнув : «Встать человек пять!», направился к столу, потребовав от поварихи : «Щей, да побыстрей!», быстро стал есть. Шуруп был сушильщиком, под его началом нам предстояло работать и его слова были восприняты как приказ. На нарах нас почему – то было всего девять, один кажется уехал в Парбиг за молоком. Сразу же вскочили пять парней – квартет Бори Трясунова ( Миша Корчагин и однофамильцы Саша и Вася Тюменцевы) и с ними Женя. Наша троица перед обедом по собственной инициативе разгружала первые после непогоды машины с зерном, и поэтому на приказ не отреагировала, кроме того мы старались быть вместе, квартет тоже, ну а нужны пятеро, вообщем мы лежали спокойно. Заволновался Генка. Вид двух групп – нашей лежащей и одной собирающейся вызвал в нем противоречивые чувства, С одной стороны он не хотел идти работать, но в тоже время, как всякий лодырь он боялся, что за безработицу ему нагорит. Как бригадир ( он же был нашим бригадиром) он попытался взять ситуацию в свои руки. Прикрикнув на нас: « Чего лежите!», он хотел в нашем ответе найти успокоение: если мы не боимся, то он остается с нами и все в порядке. Но не тут – то было. Наша троица еще с абитуры была довольно сыграна и понимали мы друг друга с полуслова. Генка тут же попался нам на розыгрыш. Савин, который обладал замечательной способностью, говорить ахинею с самым непроницаемым лицом, начал:"Ты, Гена, не волнуйся, мы свое отработали до обеда, к вечеру снова ВТРОЕМ пойдем. Нас колхозный бригадир видел и отметил. Сказал – молодцы, пока отдыхайте. Вот и ребята сейчас их как раз ПЯТЕРО, пойдут работать. Так что все в порядке". Мы с Сэмом утвердительно кивали. С Генки слетело начальническое выражение и он чуть растеряно спросил : «А я куда?».
Сразу же обратил на себя внимание подвижный, с большим ртом, крепкий и кудрявый парень, как потом узнали – томич Генка. Он совершенно не сидел на месте, кидался от одной группки к другой, его почему – то нигде не брали, в конце – концов он присоединился к нам, человекам девяти, оставшимся в автобусе, вся эта компания парней сидела довольно спокойно и ни к кому не присоединялась, просто ждала – что будет, решив про - себя: "не зная брод" - не выбирать. Что – то сказав оправдательное для порядка, Генка подсел к нам.
Тут появился преподаватель из нашего начальства и сообщил, что нам досталось село Ворониха в 5 км от Парбига, будете жить одни, без начальства, посему, назначьте бригадира, который бы за всех отвечал, Не сговариваясь, мы дружно показали на совершенно не знакомого нам Генку, сказав: вот он все может! Польщенно – ошеломленный Генка несколько раз открыл рот, но кроме своей фамилии так ничего и не сказал. «Препод» быстренько записал ее, пожелал счастливого пути, сказал, что навестит нас и скрылся. Мы двинулись в неизвестность.
К Воронихе подъехали в темноте. Было довольно грязно и шофер долго ругался, открывая ворота в село, обнесенное забором из жердей, видимо, чтобы скот не выходил на хлебные поля. Потом мы долго искали колхозного бригадира, который и устроил нас на полу в конюховской. Мы быстренько натаскали соломы, благо конюшня была рядом и тотчас уснули, 300 км осенней дороги дали себя знать…
Проснулись часов шесть утра от шума, кто – то самозабвенно орал в телефон, ставший нашим бедствием, за месяц, что мы прожили в конюховской, нам так и не удалось отучить сельчан орать в телефон. Ни увещевания, ни объяснения, ни трогательный плакат: ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ОРИТЕ В ТЕЛЕФОН, ничего не помогло.Начав говорить нормально, крестьянин постепенно распалялся и в конце уже орал так, что, наверно, его было слышно на другом конце провода в Парбиге и без телефона. Самое обидное было конечно то, что это не давало нам нормально отдыхать. Самые горячие наши головы пытались даже изувечить телефон, но все же сознательность брала верх, была уборка и связь с районом была просто необходима.
Некоторое противоядие все же было найдено в лице сапог и кед, Звонящего предупреждали – если будет орать, то в него будут кидать вещи. Но такова видно человеческая природа, даже избиваемый ( в прямом смысле), загнанный с телефоном в угол, колхозник продолжал орать и мы смирились . Но это было потом. А пока…
Рассказав кричащему все, что мы о нем думаем, мы помаленьку начали подниматься. В конюховку набивался народ, стало совсем шумно и холодно от открываемой беспрестанно двери. Пожилой колхозный бригадир Иван Иванович довольно спокойно сообщил нам, что завтраком нас кормить не будут, обедом – не знает точно, но что–нибудь устроит, а сейчас - устраивайтесь, делайте в следующей комнате нары (конюховка имела две комнаты, соединенные пространством для двери, и две выходные двери). Работать вам пока негде, устраивайтесь и отдыхайте. Оставив нас «не солоно нахлебавшись», хозяева села ушли. Мы поскребли затылки, затем по сусекам, потом закупили в местном магазине хлеба, к которому неожиданно из Парбига нам привезли молоко. Естественно мы ожили и начали обживать пространство.
Пора уже сказать, что я приехал в этой группе с двумя друзьями. Мы познакомились в абитуре и решили впредь держаться вместе. Все трое мы были Вовками, звали нас соответственно: Семенова из Кургана – Сэмом, Савина из Фрунзе – Савиным, а меня Курилычем. Так вот мы втроем занялись приборкой комнаты с телефоном и печью, она стала нашей кухней, в ней мы и обедали. Наши коллеги, сколотив нары, уселись от нечего делать играть в карты. Печь была жарко натоплена, молока было вдоволь – целая фляга, работать не заставляли, настроение посему не портилось. Проделав всяческие операции по благоустройству, наше трио принялось за разбор привезенных монаток, которых у десяти человек было довольно много и куча представляла собой картину вопиющую. Долго переругивались с коллегами, увещевая их разобрать свои вещи, привести все в порядок, но ничто не трогало новоиспеченных студентов, усевшихся впервые в новом ранге за карты. Тогда мы проделали следующее. Рядом с конюховкой в пяти метрах протекала река, теперь она была пересыпана дамбой и образовалось не очень глубокое, но достаточно широкое проточное озеро. Так вот мы брали вещь, называли ее, говорили – раз чья, два чья, три чья и если хозяин и если хозяин не реагировал, бросали ее к озеру.
Сначало это встретило ругательства, угрозы, но нас было трое, а остальные представляли несформировавшийся коллектив, в конце концов с криком : «Сейчас!», сделав ход картежник хватал свой рюкзак, вешал его на отведенный гвоздь. Все это делалось в спешке, вызвало оживление, начались шутки, крики : Выкидывай!, переполох хозяев уплывающих кед, в общем, порядок был наведен еще до обеда.
А обед… То, что нам сготовила из выделенного ей фонда колхозная повариха, женщина лет 40 – 45, могли съесть только здоровые, оголодавшие студенты. Не буду останавливаться на описании совершенно безо всяких приправ сготовленной картошки с мясом, расскажу о хлебе, Хлеб был просто фантастическим. Пекарь наверняка закончил неполный курс хлебопечного дела. Форма, так сказать экстерьер буханок , была просто великолепна. Корочка была изумительна, румянная, прожаренная. Сразу 20 рук кинулись , чтобы захватить ее. И оказалось не напрасно. Интерьер… в общем внутри было тесто. Пекарь был неудачник, всего раз за месяц ему удалось выпечь полностью съедобное создание, хотя, этот случай скорее дань теории вероятности, чем его рукоприкладству.
Так началась наша колхозная эпопея.
В нашей группе было два томича – Генка и Женька. Женя В. был очень сильный медведеподобный парень, роста чуть выше среднего, лицом чем – то напоминавшим древнерусскую икону, слегка обезображенную огромным синим чирием на носу. Чирий этот был предметом всегдашних Женькиных забот, он его лелеял, смазывал одеколоном, прикладывал всяческие снадобья, но ничего не помогало. Чирий благоухал. У Женьки же с лица не сходило всегдашнее чуть виноватое выражение, он беспрестанно трогал чирей и, обращаясь к кому нибудь говорил: «Это не надо же , черт побери!». Сначала мы его жалели, но потом привыкли и видя Женькины страдания, стали над ним потешаться. Женька был добродушным парнем и легко попадался на розыгрыш. Стоило кому – нибудь, изобразив на лице искреннее сочувствие, справиться у Жени о его чирье, как он тут же пускался в длинные страдальческие рассказы, что очень веселило остальную массу ребят и если провокатора хватало надолго, чтобы не рассмеяться, Женька «плакался» столь же длинно.
Оба наших томича оказались лодырями, каких свет не видывал. Характеризуя их мы говорили: Генка – шустрый «сачок», а Женька медленный, но тоже «сачок». Как томичи, они составляли как бы особую группу в нашем коллективе, их часто заставляли работать вместе и препирательства двух лодырей очень нас забавляли. Однако вернемся к нащим первым дням.
Прошло три дня, по прежнему мы плохо ели, правда и не работали (кто не работает , тот не ест?). Дни стояли дождливые и холодные, зерно не убирали и на сушилке, куда нас прикрепили, было нечего делать. Село Ворониха издревле представляло собой место ссылки, вот и теперь в ней было полно так называемых тунеядцев. Сушильщиком работал маленький, очень энергичный, острый на язык тунеядец по прозвищу Шуруп. Прибаутки так из него и сыпались Срок его ссылки закончился полмесяца назад, но его оставили «сидеть» до конца уборки. Работал он отменно и рассказывал, что сослан он неправильно и так как он нам всем очень нравился, то мы думали, да и сейчас так думаем, что это так и было. Обедал он вместе с нами из общего котла, правда всегда несколько позже. Мы наетые уже лежали на нарах, когда он приходил и своими шутками, рассказами, доводил нас до коликов в боках, Лучшего блюда на десерт нам и не хотелось. Да, к тому времени мы добились смены поварихи и нам очень прилично готовила молодая ссыльная тунеядка Марина, как она говорила - дочь главного модельера из Ростова на Дону.
На четвертый день безделья нас начали мучить угрызения совести. Заняться было нечем и это начало угнетать, хотелось хоть что – то, но делать. Ехали мы работать, книг не взяли, погода дрянная, в общем тоска. И вот как всегда после нашего обеда заявляется Шуруп и с порога по командирски крикнув : «Встать человек пять!», направился к столу, потребовав от поварихи : «Щей, да побыстрей!», быстро стал есть. Шуруп был сушильщиком, под его началом нам предстояло работать и его слова были восприняты как приказ. На нарах нас почему – то было всего девять, один кажется уехал в Парбиг за молоком. Сразу же вскочили пять парней – квартет Бори Трясунова ( Миша Корчагин и однофамильцы Саша и Вася Тюменцевы) и с ними Женя. Наша троица перед обедом по собственной инициативе разгружала первые после непогоды машины с зерном, и поэтому на приказ не отреагировала, кроме того мы старались быть вместе, квартет тоже, ну а нужны пятеро, вообщем мы лежали спокойно. Заволновался Генка. Вид двух групп – нашей лежащей и одной собирающейся вызвал в нем противоречивые чувства, С одной стороны он не хотел идти работать, но в тоже время, как всякий лодырь он боялся, что за безработицу ему нагорит. Как бригадир ( он же был нашим бригадиром) он попытался взять ситуацию в свои руки. Прикрикнув на нас: « Чего лежите!», он хотел в нашем ответе найти успокоение: если мы не боимся, то он остается с нами и все в порядке. Но не тут – то было. Наша троица еще с абитуры была довольно сыграна и понимали мы друг друга с полуслова. Генка тут же попался нам на розыгрыш. Савин, который обладал замечательной способностью, говорить ахинею с самым непроницаемым лицом, начал:"Ты, Гена, не волнуйся, мы свое отработали до обеда, к вечеру снова ВТРОЕМ пойдем. Нас колхозный бригадир видел и отметил. Сказал – молодцы, пока отдыхайте. Вот и ребята сейчас их как раз ПЯТЕРО, пойдут работать. Так что все в порядке". Мы с Сэмом утвердительно кивали. С Генки слетело начальническое выражение и он чуть растеряно спросил : «А я куда?».
-Ну уж , Гена, сам смотри. Ты у нас бригадир, можно сказать голова всему, ты должен быть всегда впереди, вдруг чего тебе же и попадет, а нам что, мы люди маленькие, подневольные. В хитрых киргизских глазах русского Савина только мы близкие друзья могли заметить огонек иронии. Генке же было не до этого. Боязнь ответственности бросила его в атаку. Квартета он боялся, те держались очень кучно и всегда давали ему отпор, оставался Женька.
-- Ну ка, раздевайся, останься здесь. Я бригадир и пойду с ребятами, я – ПЯТЫЙ, ты – лишний. Но Женька тоже был сачок. Работать он тоже не любил, но перспектива оказаться где – нибудь в работе одному, ему тоже совершенно не улыбалась. Началась перепалка. В конце концов, самый здоровый из квартета, да поди и среди нас всех, Трясунов ( чемпион «Урожая» по десятиборью), прикрикнул и навел порядок. Пошли на сушилку вшестером. Объявились они через час, продрогшие, в грязных сапогах, смачно ругаясь. Сушилка была в километре ходу по доброй деревенской грязи. Там их никто не ждал, никто не работал. Наетый Шуруп сидел у нас и по – привычке травил анекдоты.
- - Коля (так звали Шурупа), ну пойдем, покажи, что нам там делать, кому мы там нужны? – обратился к нему Трясунов, руководитель квартета.
- - Где?, удивился Шуруп.
--Ну ты же сам сказал «встать человек пять», вот мы и пошли на сушилку, правда вшестером…
Шуруп сначала не понял, а потом начал ржать. В конце концов все сообразили, что это очередная прибаутка. Начался смех и конечно подшучивание над Генкой, над его волнениями. Работать нам в тот день так и не пришлось…
Вскоре погода установилась и мы поступили в работу. Квартет работал в ночную смену, а оставшаяся шестерка – днем. Как выяснил Сэм, ночами работали не более 4 часов ( сушильщик то был один на все сутки – Шуруп), потом все выключалось и смена спала. Отдохнувшие за ночь «работники» днем либо снова спали, либо занимались чем душе угодно.
Молокозавод находился в 5 км от Воронихи в Парбиге . Ежедневную флягу молока мы привозили себе сами на лошади. Причем колхозный бригадир уже в первые дни решил проблему снабжения нас молоком очень просто, вот мол документы на молоко, конюшня рядом, запрягайте мерина Серко и поезжайте. Лукич (так по Шолохову за хитрость мы прозвали хозяина Воронихи), даже и не подумал, как помочь городским ребятам справиться с лошадью. Изо всех нас только у меня был небольшой школьный опыт общения с лошадьми (нам домой привозили воду в бочке и я бывал в конюшне), и неизвестно какой опыт был у Сэма. Вот мы вдвоем первыми пошли запрягать и ехать за молоком. Как ни странно, но мы запрягли правильно, случайный на конюшне колхозник наш первый опыт оценил хорошо. Следует заметить, что в Воронихе трудились в основном тунеядцы и студенты, колхозников же почти не было видно на общественных работах, они были заняты своими огромными огородами, поэтому помощи в запрягании ждать было не от кого.
Мерин Серко был жирный, хромой и предельно ленивый. Работать в колхозе он явно не желал. Первые полкилометра от Воронихи мы ехали, наверное, полчаса. Серко шел медленно и старательно хромал, видимо раскусив в нас городских. Опытная ленивая колхозная скотина совсем не реагировала на наши понукания, удары вожжами и подручными ветками по не пробиваемому толстому заду.. Тогда мы, доехав до ближайшего леска, стали подыскивать хороший прут, чтобы стимулировать животное. Но ничего стоящего не попадалось, вырезать было нечем и пришлось взять валявшуюся тонкую лесину метра 4 – 5, без веток. Хлестать ею было несподручно и Сэм, сидя за вожжами, стал устраиваться на телеге и вытянул березку вперед, так, что ее вершинка появилась в полуметре от правого глаза лошади. Случилось неожиданное, видимо мерин такой угрозы в своей долгой колхозной жизни еще не видел, испугался и с места рванул так , что мы еле удержались в телеге. Со страхом, кося глазом, Серко галопом промчал оставшиеся километры без хромоты и остановки, даже не вспотев. В дальнейшем мы так с этой березкой и ездили и Серко вынужден был работать честно.
Когда нам с Сэмом ежедневные поездки надоели, мы определили ездить за молоком Женьку, так как проку от него на сушилке было мало, а так хоть польза – привоз молока.
Правда, запрягали все равно мы. Когда Женька первый раз сел за вожжи он вдруг спросил : «А дальше - что?».: Мы ему раздраженно: « Скажи "но!". Женька вдруг так взвизгнул : «Н-но-о!», что мерин с испугу понес и чуть было не снес телегой угол сарая. Женька, опустив вожжи, заорал мерину : «С-стой, к=куда ты? П-П-послушай, ос-с-становись!». Нам пришлось догонять их, останавливать и обучать Женьку управлению лошадью. Сделав пару контрольных кругов вокруг конюшни , Женька уехал в Парбиг. Вернулся он только к вечеру, заставив нас целый день сидеть без молока, просачковав бесконтрольный где – то в Парбиге. Пообещав в следующий раз накостылять ему за срыв срока, мы закрыли проблему, Женька стал возить молоко исправно.
Когда мы уже в университете рассказали об этом случае редактору ГРАВИТОНА Нинель Казанцевой и великому поэту ГРАВИТОНА Леше Маковозу, он за полчаса (что для него было обычным) сочинил целую поэму, смешную и длинную, из которой я помню, к сожалению, только первые строки:
Женька пот со лба утер,
Где у лошади стартер?
Ни руля и ни педали,
С нею справлюсь я едва ли!
И еще. Лукич часто притеснял нас без повода, плохо снабжал продуктами, и мы как – то в сердцах сказали, что пожалуемся на него нашему руководству . На что он заносчиво сказал, видели мы мол ваших ПРОФЕССОРОВ! На что Савин тут же ему авторитетно разъяснил, что у нас не какой – нибудь профессор, а сам АСПИРАНТ в Парбиге.
Слово АСПИРАНТ было незнакомо Лукичу и он на всякий случай решил поостеречься и когда наш куратор – аспирант приехал из Парбига, Лукича нигде не смогли найти. А мы потом часто припоминали ему об АСПИРАНТЕ и эта угроза нам безотказно помогала.
-- Ну ка, раздевайся, останься здесь. Я бригадир и пойду с ребятами, я – ПЯТЫЙ, ты – лишний. Но Женька тоже был сачок. Работать он тоже не любил, но перспектива оказаться где – нибудь в работе одному, ему тоже совершенно не улыбалась. Началась перепалка. В конце концов, самый здоровый из квартета, да поди и среди нас всех, Трясунов ( чемпион «Урожая» по десятиборью), прикрикнул и навел порядок. Пошли на сушилку вшестером. Объявились они через час, продрогшие, в грязных сапогах, смачно ругаясь. Сушилка была в километре ходу по доброй деревенской грязи. Там их никто не ждал, никто не работал. Наетый Шуруп сидел у нас и по – привычке травил анекдоты.
- - Коля (так звали Шурупа), ну пойдем, покажи, что нам там делать, кому мы там нужны? – обратился к нему Трясунов, руководитель квартета.
- - Где?, удивился Шуруп.
--Ну ты же сам сказал «встать человек пять», вот мы и пошли на сушилку, правда вшестером…
Шуруп сначала не понял, а потом начал ржать. В конце концов все сообразили, что это очередная прибаутка. Начался смех и конечно подшучивание над Генкой, над его волнениями. Работать нам в тот день так и не пришлось…
Вскоре погода установилась и мы поступили в работу. Квартет работал в ночную смену, а оставшаяся шестерка – днем. Как выяснил Сэм, ночами работали не более 4 часов ( сушильщик то был один на все сутки – Шуруп), потом все выключалось и смена спала. Отдохнувшие за ночь «работники» днем либо снова спали, либо занимались чем душе угодно.
Молокозавод находился в 5 км от Воронихи в Парбиге . Ежедневную флягу молока мы привозили себе сами на лошади. Причем колхозный бригадир уже в первые дни решил проблему снабжения нас молоком очень просто, вот мол документы на молоко, конюшня рядом, запрягайте мерина Серко и поезжайте. Лукич (так по Шолохову за хитрость мы прозвали хозяина Воронихи), даже и не подумал, как помочь городским ребятам справиться с лошадью. Изо всех нас только у меня был небольшой школьный опыт общения с лошадьми (нам домой привозили воду в бочке и я бывал в конюшне), и неизвестно какой опыт был у Сэма. Вот мы вдвоем первыми пошли запрягать и ехать за молоком. Как ни странно, но мы запрягли правильно, случайный на конюшне колхозник наш первый опыт оценил хорошо. Следует заметить, что в Воронихе трудились в основном тунеядцы и студенты, колхозников же почти не было видно на общественных работах, они были заняты своими огромными огородами, поэтому помощи в запрягании ждать было не от кого.
Мерин Серко был жирный, хромой и предельно ленивый. Работать в колхозе он явно не желал. Первые полкилометра от Воронихи мы ехали, наверное, полчаса. Серко шел медленно и старательно хромал, видимо раскусив в нас городских. Опытная ленивая колхозная скотина совсем не реагировала на наши понукания, удары вожжами и подручными ветками по не пробиваемому толстому заду.. Тогда мы, доехав до ближайшего леска, стали подыскивать хороший прут, чтобы стимулировать животное. Но ничего стоящего не попадалось, вырезать было нечем и пришлось взять валявшуюся тонкую лесину метра 4 – 5, без веток. Хлестать ею было несподручно и Сэм, сидя за вожжами, стал устраиваться на телеге и вытянул березку вперед, так, что ее вершинка появилась в полуметре от правого глаза лошади. Случилось неожиданное, видимо мерин такой угрозы в своей долгой колхозной жизни еще не видел, испугался и с места рванул так , что мы еле удержались в телеге. Со страхом, кося глазом, Серко галопом промчал оставшиеся километры без хромоты и остановки, даже не вспотев. В дальнейшем мы так с этой березкой и ездили и Серко вынужден был работать честно.
Когда нам с Сэмом ежедневные поездки надоели, мы определили ездить за молоком Женьку, так как проку от него на сушилке было мало, а так хоть польза – привоз молока.
Правда, запрягали все равно мы. Когда Женька первый раз сел за вожжи он вдруг спросил : «А дальше - что?».: Мы ему раздраженно: « Скажи "но!". Женька вдруг так взвизгнул : «Н-но-о!», что мерин с испугу понес и чуть было не снес телегой угол сарая. Женька, опустив вожжи, заорал мерину : «С-стой, к=куда ты? П-П-послушай, ос-с-становись!». Нам пришлось догонять их, останавливать и обучать Женьку управлению лошадью. Сделав пару контрольных кругов вокруг конюшни , Женька уехал в Парбиг. Вернулся он только к вечеру, заставив нас целый день сидеть без молока, просачковав бесконтрольный где – то в Парбиге. Пообещав в следующий раз накостылять ему за срыв срока, мы закрыли проблему, Женька стал возить молоко исправно.
Когда мы уже в университете рассказали об этом случае редактору ГРАВИТОНА Нинель Казанцевой и великому поэту ГРАВИТОНА Леше Маковозу, он за полчаса (что для него было обычным) сочинил целую поэму, смешную и длинную, из которой я помню, к сожалению, только первые строки:
Женька пот со лба утер,
Где у лошади стартер?
Ни руля и ни педали,
С нею справлюсь я едва ли!
И еще. Лукич часто притеснял нас без повода, плохо снабжал продуктами, и мы как – то в сердцах сказали, что пожалуемся на него нашему руководству . На что он заносчиво сказал, видели мы мол ваших ПРОФЕССОРОВ! На что Савин тут же ему авторитетно разъяснил, что у нас не какой – нибудь профессор, а сам АСПИРАНТ в Парбиге.
Слово АСПИРАНТ было незнакомо Лукичу и он на всякий случай решил поостеречься и когда наш куратор – аспирант приехал из Парбига, Лукича нигде не смогли найти. А мы потом часто припоминали ему об АСПИРАНТЕ и эта угроза нам безотказно помогала.