Валериан Александрович был человеком блестящего остроумия, глупость и невежество воспринимал болезненно, и ехидные реплики порой непроизвольно слетали с кончика его языка. Так что автору post factum случалось сокрушенно вздыхать: «Язык мой – враг мой»! Доводилось ему вспоминать и пословицу, рекомендующую не разбрасывать бисер своего остроумия перед неподобающими объектами. Не уразумев юмора, могут оскорбиться и осерчать. А к чему лишние неприятности?
Однако поводов для вполне обоснованных язвительных отповедей было предостаточно. Под Политехом, по гипотезе Жданова, был зарыт некий «камень преткновения»: большинство преподавателей активно не воспринимали ни квантовую механику, ни теорию относительности. А свое невежество обряжали в личину материализма в противовес Эйнштейновскому и Боровскому «идеализму». Хотя в Боровском-то подходе материализма намного больше, чем, скажем, в утопическом социализме. Тупость, невежество… Ну как тут удержать язык за зубами!
Где-то в середине пятидесятых годов в Доме Ученых проходила весьма темпераментная городская дискуссия вокруг теории относительности. Кроме запланированных выступлений (не помню, выступал ли сам Валериан Александрович) были спонтанные «выкрики души». И нашей команде, переносившей с магнитофонной ленты на бумагу всю изливаемую ахинею, приходилось то ржать до колик в животе, то взрываться юным негодованием – такую бредятину несли «ученые» мужи. В результате дискуссии, длившейся несколько дней, появилась поэма анонимного автора, стилизованная под Пушкинских «Бесов».
Снились мне координаты,
Наблюдатель А и Б.
И Кислицыны лохматы,
И Кессенихи пузаты
В умозрительной трубе.
Мнимый гений на заборе
Мнимо мнимость изучал
И с победою во взоре
Мнимый корень извлекал.
Все культурно, нет сомненья:
Век – секунда, стержень – блин.
Важна только точка зренья,
И подлунный мир един.
И так далее…
По итогам дискуссии Валериан Александрович написал обстоятельную статью, которую предполагалось опубликовать в областной газете. Однако, надзиравшее в те годы за наукой руководящее лицо публикацию запретило, предпочло держаться от греха подальше. Кто этих физиков разберет! Сами друг на друга кидаются…
Конец воинственному неприятию теории относительности в ТПИ положил Дмитрий Дмитриевич Иваненко, приехавший в Томск «на гастроли». В своем выступлении он мимоходом обронил, что конструкция ускорителей рассчитывается по формулам теории относительности. Стоимость же каждого превышает миллионы. Какое уж тут неприятие… Экономическая аргументация оказалась решающей. С остракизмом теории относительности в ТПИ было покончено.
Когда и кто реабилитировал в Политехе квантовую механику, я не знаю. Думаю, что это случилось намного позже. В инженерных кругах классический дурман долго еще владел умами даже самых правоверных адептов квантовой веры. Так, в 52 году один московский инженер весьма своеобразно объяснял соседу по купе феномен излучения света. Мол, внутриатомные электроны движутся по своим орбитам со скоростью света. Перескакивая с орбиты на орбиту, они теряют (излучают) часть энергии-массы. Оторвавшаяся от электрона частица движется, естественно, со скоростью света. То есть излучается фотон. Вот такой винегрет. А уж что творилось в головах у «язычников» и вообразить трудно.
Следует иметь в виду, что атомная бомба, обеспечив триумфальный приоритет и притягательность физики, породила и обильную физическую графоманию. Какие «дивные» бессмыслицы получала на рецензирование наша кафедра! Самые «шедевральные» опусы положили начало кафедральной бредотеке, поступления в которую иссякли только после переключения алчущих истины и славы на нефизическую тематику.
Мое первое знакомство со Ждановским юмором состоялось, когда я, будучи уже студенткой, выступала еще в роли маминой дочки. Мама же, будучи проректором по науке, затеяла систематические вечеринки, на которые приглашалась университетская элита. Как я теперь понимаю, ей хотелось познакомиться с подведомственными умами в неформальной обстановке. Наталиус по поводу этих вечеринок цитировала Пушкина: «Давал три бала ежегодно…», намекая на опускаемую следующую строку. Развлекательная программа для этих сборищ вменялась в обязанность мне. На встрече Нового, кажется 47 года, была намечена шуточная защита диссертации. Роли я распределила согласно маминым рекомендациям. Оппонентами были: физик Мария Александровна Большанина и филолог Анна Алексеевна Скворцова. Ученым секретарем – Валериан Александрович Жданов, исполнявший эту обязанность в реальном ученом совете, который Наталиус именовала Большим Хуралом. На роль соискателя выбрали Марию Петровну Кувшинскую -–учительницу истории и известного в Томске методиста. Она сначала было заартачилась… Но Валериан Александрович, мгновенно войдя в роль, снял с полки толстенный том «Истории древнего востока» и, глубокомысленно перелистывая оный, стал зачитывать «документы».
В перечисление попали: заявление соискателя с просьбой принять документы и допустить к защите («Вот видите, а Вы отказываетесь!»), справка, что соискатель родился в положенное время и может быть допущен…, справка, что соискатель прошел медицинское обследование и пребывает…, справка, что… и так далее вплоть до какой-то чертовщины типа благоприятного расположения звезд и фазы луны. Заявление соискателя, представившего диссертацию на тему…. Следовало длинное название с историко-археологическим уклоном. Заявление соискателя, что он меняет тему диссертации на… Новая тема касалась уже физико-химических проблем.
Гости, они же «ученый совет» дружно ржали, до Марии Петровны «дошло», и она заявила, что снова меняет тему, ее интересуют проблемы психологии, в частности творческая дружба мамы и Наталиуса. Последовал панегирик в адрес упомянутых личностей.
Под умелым руководством Валериана Александровича развернулась дискуссия. Анна Алексеевна сразу одобрила новую тему, в силу полной филологической грамотности и значимости оной. Мария Александровна со свойственной ей принципиальностью заартачилась, не желая оценивать положительно работу, с которой она не могла ознакомиться заранее. Однако, после заверения Валериана Александровича, что при отрицательном отзыве ей не оплатят оппонирование, решительно изменила свою точку зрения, признав, что и диссертация, и доклад вполне удовлетворяют ее, как физика. Состоявшееся голосование выявило полное единодушие «ученого совета», который дружно проследовал к накрытому столу «обмывать» защиту и встречать Новый год.
С Валерианом Александровичем – преподавателем я познакомилась на четвертом курсе. Он читал нашему потоку лекции по квантовой механике. Квантовой механикой я увлекалась истово. На лекциях нередко, доперев до очередной аксиомы, жаждала поделиться восторгом познания с соседкой, чем, случалось, вызывала дисциплинарные нотации Валериана Александровича: «Вы мне мешаете». Я недоумевала и обижалась, почему он не радуется вместе со мной? Ведь это от его лекции я так обалдеваю!
Сдавать «кванты» за первый семестр мне пришлось в Алма-Ате, Ершову. Первый вопрос: гармонический осциллятор – голимая математика. А второй – соотношение неопределенности… Изложив ситуацию и сделав надлежащие выкладки, я умолкла. Ершову захотелось философской водички. С убежденностью неофита я укоризненно взглянула на него и изрекла: «Соотношение неопределенности отображает реальные свойства микрочастиц. О чем же тут говорить и спорить?» Ершов только хмыкнул. Жданова он знал еще по Томску.
Со Ждановскими ехидно-пронзительными характеристиками персоналий я познакомилась и того позже, иногда в конусовском переложении.
Одна из этих аттестаций касалась нашей группы теоретиков. Валериан Александрович читал нам дополнительные главы квантовой механики (кодовое название ДОГИ), активно привлекая слушателей к выполнению ряда промежуточных расчетов, что нам всем ужасно нравилось. Мы пыхтели, старались и врали напропалую. Врали по-разному. В редакции Валериана Александровича это формулировалось так: Эдик Домбровский врет от гениальности, Мила Вишневская – от живости характера, я – от дотошности, а Мери Голдесгейм – по наивности.
Уже, когда я работала старшим лаборантом кафедры теоретической физики, мне довелось услышать Ждановскую версию сказа о том, как сдавала экзамены Надежда Львовна Вишневская, иногда заглядывавшая в ту пору на кафедру. Валериан Александрович заглазно именовал ее Nadine и, добродушно посмеиваясь, уверял, что, приходя на любой экзамен, она брала билет, садилась за парту, клала билет текстом вниз и начинала горько рыдать. Выплакав наболевшее, переворачивала билет текстом вверх, деловито готовилась и отвечали на пятерки.
Неуемную энергию Валентины Ивановны Даниловой, сравнимую с неудержимой горной лавиной, Валериан Александрович характеризовал так: если Валентине Ивановне нужно проделать в стене маленькое окошечко, то она разваливает всю стену, а потом восстанавливает кладку до запланированного проема.
Ждановский язвительный критицизм проявлялся «не взирая на лица». Когда в одном толстом журнале началась публикация сериала Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь», Валериан Александрович, читая очередной кусок, истово негодовал и ругался – как небрежно пишет этот корифей, плюнуть хочется! Но до чего же умен… Следовал эпитет.
Способность иронизировать Валериан Александрович сохранял и лежа под сбившей его машиной, и даже на смертном одре, когда он искренне сокрушался, что не успеет узнать, кто будет очередным чемпионом мира по шахматам: Карпов или Корчной. Такой вот неистребимый юмор.
Иногда саркастические оценки персоналий порождали озорные «штучки». Так, в пору начальственного бзика, когда требовалось неукоснительно запирать двери лаборатории при любом, даже кратковременном отсутствии сотрудников, Валериан Александрович (в соучастии с Конусовым и Гуковским) «уел» Савицкого. Случайно заметив нарушение ЦРУ, шутники «опечатали» дверь лаборатории металлографии, сотворив печать из пластилина и оттиснув на оной гербовый пятак. Через некоторое время в теоротдел заглянул от неприкаянности сам Константин Владимирович. Валериан Александрович невинно полюбопытствовал: «А что это у Вас лаборатория опечатана?» Савицкий сурово отчеканил: «Так надо». Шутники с трудом удержались и грохнули, только когда жертва с достоинством удалилась. Кто из команды Савицкого допер и разобрался в липе, не знаю. Во всяком случае, это произошло без вмешательства и разоблачения авторов.
Столь же изящный розыгрыш был организован Валерианом Александровичем в эпоху «борьбы с алкоголизмом», одним из активных адептов которой была Людмила Александровна. Валериан Александрович принес из дома машинку для закручивания банок, и при дружном соучастии мужского контингента кафедры, разбавил трехлитровку сливового компота солидной порцией коньячка. «Фабричная» упаковка не вызвала у Людмилы Александровны никаких дурных предчувствий. Сливы она обожала и рьяно уминала одну за другой, отмечая наличие непонятной горчинки. А потом мяла бумаги и рвалась к активной деятельности. Словом, всем было весело. Этот трюк был повторен. По словам Анны Федоровны, «облагораживанию» подвергли банку с яблочным соком, странный вкус которого не вызвал нежелательных подозрений у непосвященных. Я эту проказу не помню. Но меня могли и не посвятить.
Валериан Александрович с удовольствием делился и курьезами, в которых в смешном положении оказывался он сам. Сейчас, когда сапожники доперли до изобретения уличных мокроступов, большинство мужчин наверно не знает, что такое калоши. Эти тяжеловесные резиновые протекторы надевались при выходе на уличную слякоть поверх ботинок с тонкими кожаными подметками. Сей продукт массового пользования был в дефиците и имел скверное свойство спонтанно покидать хозяина, соскальзывая с ботинка. Валериан Александрович только что приобрел новые калоши и очень ими дорожил. Едучи в набитом под завязку автобусе, он услышал чей-то жалобный вопль: «Где моя калоша?» Сразу заскребло на сердце: «А мои-то при мне? Или?» С трудом углядев одну ногу, Валериан Александрович калоши на ней не обнаружил. Но, о радость! Исчезнувшее сокровище лежало совсем рядом. Втиснув ботинок в калошу и притопнув, Валериан Александрович со спокойной совестью начал проталкиваться к выходу. А поднявший шум бедолага продолжал вопить: «Кто позарился на ОДНУ калошу?» Автобус остановился, Валериан Александрович вышел на тротуар. А вслед ему полетела калоша: «Возьми и другую,…» Недоуменно выслушав изощренную брань и посмотрев вслед удалявшемуся автобусу, Валериан Александрович перевел глаза на свои ноги. Калоша была только на одном ботинке. Вторая, отнюдь не блиставшая новизной, лежала у его ног. Что за чертовщина? Все разъяснилось, когда Валериан Александрович вошел в лабораторию и обнаружил у дверей свои новехонькие калоши, смирно дожидавшиеся хозяина. С каким же смаком рассказывал Валериан Александрович эту злополучную – историю всем и каждому.
Ждановское уменье с вежливым ехидством уесть нерадивого сотрудника отнюдь не льстило самолюбию оных и даже порождало необоснованную неприязнь. Мышкинский «Сон протоколиста», где грозный зав. «Велит последний протокол переписать в трех экземплярах» – тот самый крик души. Я же только скрипела зубами, переписывая в журнал подробные протоколы заседаний кафедры, утвержденные программы и рабочие планы читаемых курсов, экзаменационные билеты и прочие паскудства. А Валериан Александрович всяко подшучивал над моей неприязнью к делопроизводству. Он же обучал меня штамповать канцелярит, с ходу диктуя разные опусы: «Кафедра рассмотрела (что?) присланную работу. При этом (что сделано?) обнаружены недоработки (какие?), которые…» Метод вельми прямолинейный и пользительный.
Много позже я поняла, насколько ответственно и серьезно осуществлял Валериан Александрович руководство кафедрой. Не доходя до скрупулезной дотошности Марии Александровны, легкомысленного тру-ля-ля не допускал, истово и праведно исполняя весь положенный церемониал. Экзаменационные билеты, планы, программы зачитывались и обсуждались детальнейшим образом. Взаимные посещения занятий, участие в семинарах велось на уровне богослужения. Всем сотрудникам систематически предлагались статьи для реферирования. Сначала их отыскивал сам Валериан Александрович, а позже, когда появился новорожденный РЖ, они выбирались из присылаемых в теоротдел на реферирование. Наиболее интересные из этого потока фотографировались и оседали в библиотеке кафедры.
Требуя со своих, Валериан Александрович умел в то же время и поддержать любую инициативу, и выгораживать подопечных, и «подавать товар лицом» перед начальством. На защитах дипломных работ в комиссию входил тогда сам В.Д. Кузнецов. Дипломница Конусова Адочка Зеликман звезд с неба не хватала, но памятью обладала отменной, потрясая Валерия Федоровича почти дословным воспроизведением в тексте его руководящих разъяснений. На защите, отвечая на вопрос Владимира Дмитриевича, Адочка привела по памяти какую-то цифирь. Увидев, что такая осведомленность понравилась начальству, Валериан Александрович начал задавать надлежащие вопросы. Так что Адочка, блеснув знанием цифровых данных, полностью покорила сердце Владимира Дмитриевича. В результате пятерка за диплом, вопреки безмолвному протесту руководителя.
Валериан Александрович безусловно разбирался в людях, понимал, кто на что способен, умел эти способности использовать и подать в выгодном свете. Так, мне, совсем еще зеленой сотруднице, он поручил сделать доклад в Доме Ученых на каком-то полу популярном сборище. Кажется, речь шла о космических частицах – модная тогда тема. Готовилась я со свойственной мене дотошностью, вещала с наглой самоуверенностью, громко и выразительно. И шефа, вроде бы, не подвела.
Умел он учитывать и мелкие простительные слабости. Понимая, что активность Людмилы Александровны не позволяет ей ограничиваться только одним каким-либо занятием, Валериан Александрович презентовал ей альбом для раскрашивания, дабы она не маялась бездельем во время заседаний кафедры. Волки насытились, а овцы уцелели.
Умел он, разумеется, подавать и самого себя. Жена его Вера Николаевна умильно вздыхала, вспоминая, как победительно блистательно он за ней ухаживал. Такие букеты из цветов и нежных слов! Куда там было до него другим претендентам, пусть и выше ростом и без очков.
На юбилейном чествовании Валериан Александрович ухитрился обойти весь стол с одной рюмочкой, со всеми чокнуться, всех приветить и остаться абсолютно трезвым. Как он это осуществил – тайна мадридского двора.
Он так и не стал доктором наук, хотя до последних дней много и упорно работал над диссертацией. По мнению Френкеля, Валериан Александрович излишне закапывался внутрь своего любимого твердого тела, делая это в ущерб широте анализа. Но теория твердого тела его времени уже вышла из пеленок ориентировочных приближенных оценок «на пальцах». А для глобальной осады на высшем математическом уровне еще не было надлежащей вычислительной техники. Перейти же на другие позиции, взглянуть под другим углом с возрастом становилось все труднее. Мешало и воспринятая от таких корифеев, как В.Д. Кузнецов, истовое скрупулезное упрямство. Он так и остался верным рыцарем единожды выбранного главного удара.
Отсутствие докторской степени и ущемляло, и обездоливало. Пришлось отдать руководство кафедрой в другие руки. И как же тактично вел себя Валериан Александрович по отношению к своему преемнику. Никакого ехидного критицизма. Полная благожелательность соучастника.
Доктор наук во главе кафедры – это прекрасно. Как законному монарху ему на королевском троне всяко уютнее. Но… дай бог каждой кафедре такого зава, как Валериан Александрович.
Н.В.Кудрявцева
Оригинал публикации
Однако поводов для вполне обоснованных язвительных отповедей было предостаточно. Под Политехом, по гипотезе Жданова, был зарыт некий «камень преткновения»: большинство преподавателей активно не воспринимали ни квантовую механику, ни теорию относительности. А свое невежество обряжали в личину материализма в противовес Эйнштейновскому и Боровскому «идеализму». Хотя в Боровском-то подходе материализма намного больше, чем, скажем, в утопическом социализме. Тупость, невежество… Ну как тут удержать язык за зубами!
Где-то в середине пятидесятых годов в Доме Ученых проходила весьма темпераментная городская дискуссия вокруг теории относительности. Кроме запланированных выступлений (не помню, выступал ли сам Валериан Александрович) были спонтанные «выкрики души». И нашей команде, переносившей с магнитофонной ленты на бумагу всю изливаемую ахинею, приходилось то ржать до колик в животе, то взрываться юным негодованием – такую бредятину несли «ученые» мужи. В результате дискуссии, длившейся несколько дней, появилась поэма анонимного автора, стилизованная под Пушкинских «Бесов».
Снились мне координаты,
Наблюдатель А и Б.
И Кислицыны лохматы,
И Кессенихи пузаты
В умозрительной трубе.
Мнимый гений на заборе
Мнимо мнимость изучал
И с победою во взоре
Мнимый корень извлекал.
Все культурно, нет сомненья:
Век – секунда, стержень – блин.
Важна только точка зренья,
И подлунный мир един.
И так далее…
По итогам дискуссии Валериан Александрович написал обстоятельную статью, которую предполагалось опубликовать в областной газете. Однако, надзиравшее в те годы за наукой руководящее лицо публикацию запретило, предпочло держаться от греха подальше. Кто этих физиков разберет! Сами друг на друга кидаются…
Конец воинственному неприятию теории относительности в ТПИ положил Дмитрий Дмитриевич Иваненко, приехавший в Томск «на гастроли». В своем выступлении он мимоходом обронил, что конструкция ускорителей рассчитывается по формулам теории относительности. Стоимость же каждого превышает миллионы. Какое уж тут неприятие… Экономическая аргументация оказалась решающей. С остракизмом теории относительности в ТПИ было покончено.
Когда и кто реабилитировал в Политехе квантовую механику, я не знаю. Думаю, что это случилось намного позже. В инженерных кругах классический дурман долго еще владел умами даже самых правоверных адептов квантовой веры. Так, в 52 году один московский инженер весьма своеобразно объяснял соседу по купе феномен излучения света. Мол, внутриатомные электроны движутся по своим орбитам со скоростью света. Перескакивая с орбиты на орбиту, они теряют (излучают) часть энергии-массы. Оторвавшаяся от электрона частица движется, естественно, со скоростью света. То есть излучается фотон. Вот такой винегрет. А уж что творилось в головах у «язычников» и вообразить трудно.
Следует иметь в виду, что атомная бомба, обеспечив триумфальный приоритет и притягательность физики, породила и обильную физическую графоманию. Какие «дивные» бессмыслицы получала на рецензирование наша кафедра! Самые «шедевральные» опусы положили начало кафедральной бредотеке, поступления в которую иссякли только после переключения алчущих истины и славы на нефизическую тематику.
Мое первое знакомство со Ждановским юмором состоялось, когда я, будучи уже студенткой, выступала еще в роли маминой дочки. Мама же, будучи проректором по науке, затеяла систематические вечеринки, на которые приглашалась университетская элита. Как я теперь понимаю, ей хотелось познакомиться с подведомственными умами в неформальной обстановке. Наталиус по поводу этих вечеринок цитировала Пушкина: «Давал три бала ежегодно…», намекая на опускаемую следующую строку. Развлекательная программа для этих сборищ вменялась в обязанность мне. На встрече Нового, кажется 47 года, была намечена шуточная защита диссертации. Роли я распределила согласно маминым рекомендациям. Оппонентами были: физик Мария Александровна Большанина и филолог Анна Алексеевна Скворцова. Ученым секретарем – Валериан Александрович Жданов, исполнявший эту обязанность в реальном ученом совете, который Наталиус именовала Большим Хуралом. На роль соискателя выбрали Марию Петровну Кувшинскую -–учительницу истории и известного в Томске методиста. Она сначала было заартачилась… Но Валериан Александрович, мгновенно войдя в роль, снял с полки толстенный том «Истории древнего востока» и, глубокомысленно перелистывая оный, стал зачитывать «документы».
В перечисление попали: заявление соискателя с просьбой принять документы и допустить к защите («Вот видите, а Вы отказываетесь!»), справка, что соискатель родился в положенное время и может быть допущен…, справка, что соискатель прошел медицинское обследование и пребывает…, справка, что… и так далее вплоть до какой-то чертовщины типа благоприятного расположения звезд и фазы луны. Заявление соискателя, представившего диссертацию на тему…. Следовало длинное название с историко-археологическим уклоном. Заявление соискателя, что он меняет тему диссертации на… Новая тема касалась уже физико-химических проблем.
Гости, они же «ученый совет» дружно ржали, до Марии Петровны «дошло», и она заявила, что снова меняет тему, ее интересуют проблемы психологии, в частности творческая дружба мамы и Наталиуса. Последовал панегирик в адрес упомянутых личностей.
Под умелым руководством Валериана Александровича развернулась дискуссия. Анна Алексеевна сразу одобрила новую тему, в силу полной филологической грамотности и значимости оной. Мария Александровна со свойственной ей принципиальностью заартачилась, не желая оценивать положительно работу, с которой она не могла ознакомиться заранее. Однако, после заверения Валериана Александровича, что при отрицательном отзыве ей не оплатят оппонирование, решительно изменила свою точку зрения, признав, что и диссертация, и доклад вполне удовлетворяют ее, как физика. Состоявшееся голосование выявило полное единодушие «ученого совета», который дружно проследовал к накрытому столу «обмывать» защиту и встречать Новый год.
С Валерианом Александровичем – преподавателем я познакомилась на четвертом курсе. Он читал нашему потоку лекции по квантовой механике. Квантовой механикой я увлекалась истово. На лекциях нередко, доперев до очередной аксиомы, жаждала поделиться восторгом познания с соседкой, чем, случалось, вызывала дисциплинарные нотации Валериана Александровича: «Вы мне мешаете». Я недоумевала и обижалась, почему он не радуется вместе со мной? Ведь это от его лекции я так обалдеваю!
Сдавать «кванты» за первый семестр мне пришлось в Алма-Ате, Ершову. Первый вопрос: гармонический осциллятор – голимая математика. А второй – соотношение неопределенности… Изложив ситуацию и сделав надлежащие выкладки, я умолкла. Ершову захотелось философской водички. С убежденностью неофита я укоризненно взглянула на него и изрекла: «Соотношение неопределенности отображает реальные свойства микрочастиц. О чем же тут говорить и спорить?» Ершов только хмыкнул. Жданова он знал еще по Томску.
Со Ждановскими ехидно-пронзительными характеристиками персоналий я познакомилась и того позже, иногда в конусовском переложении.
Одна из этих аттестаций касалась нашей группы теоретиков. Валериан Александрович читал нам дополнительные главы квантовой механики (кодовое название ДОГИ), активно привлекая слушателей к выполнению ряда промежуточных расчетов, что нам всем ужасно нравилось. Мы пыхтели, старались и врали напропалую. Врали по-разному. В редакции Валериана Александровича это формулировалось так: Эдик Домбровский врет от гениальности, Мила Вишневская – от живости характера, я – от дотошности, а Мери Голдесгейм – по наивности.
Уже, когда я работала старшим лаборантом кафедры теоретической физики, мне довелось услышать Ждановскую версию сказа о том, как сдавала экзамены Надежда Львовна Вишневская, иногда заглядывавшая в ту пору на кафедру. Валериан Александрович заглазно именовал ее Nadine и, добродушно посмеиваясь, уверял, что, приходя на любой экзамен, она брала билет, садилась за парту, клала билет текстом вниз и начинала горько рыдать. Выплакав наболевшее, переворачивала билет текстом вверх, деловито готовилась и отвечали на пятерки.
Неуемную энергию Валентины Ивановны Даниловой, сравнимую с неудержимой горной лавиной, Валериан Александрович характеризовал так: если Валентине Ивановне нужно проделать в стене маленькое окошечко, то она разваливает всю стену, а потом восстанавливает кладку до запланированного проема.
Ждановский язвительный критицизм проявлялся «не взирая на лица». Когда в одном толстом журнале началась публикация сериала Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь», Валериан Александрович, читая очередной кусок, истово негодовал и ругался – как небрежно пишет этот корифей, плюнуть хочется! Но до чего же умен… Следовал эпитет.
Способность иронизировать Валериан Александрович сохранял и лежа под сбившей его машиной, и даже на смертном одре, когда он искренне сокрушался, что не успеет узнать, кто будет очередным чемпионом мира по шахматам: Карпов или Корчной. Такой вот неистребимый юмор.
Иногда саркастические оценки персоналий порождали озорные «штучки». Так, в пору начальственного бзика, когда требовалось неукоснительно запирать двери лаборатории при любом, даже кратковременном отсутствии сотрудников, Валериан Александрович (в соучастии с Конусовым и Гуковским) «уел» Савицкого. Случайно заметив нарушение ЦРУ, шутники «опечатали» дверь лаборатории металлографии, сотворив печать из пластилина и оттиснув на оной гербовый пятак. Через некоторое время в теоротдел заглянул от неприкаянности сам Константин Владимирович. Валериан Александрович невинно полюбопытствовал: «А что это у Вас лаборатория опечатана?» Савицкий сурово отчеканил: «Так надо». Шутники с трудом удержались и грохнули, только когда жертва с достоинством удалилась. Кто из команды Савицкого допер и разобрался в липе, не знаю. Во всяком случае, это произошло без вмешательства и разоблачения авторов.
Столь же изящный розыгрыш был организован Валерианом Александровичем в эпоху «борьбы с алкоголизмом», одним из активных адептов которой была Людмила Александровна. Валериан Александрович принес из дома машинку для закручивания банок, и при дружном соучастии мужского контингента кафедры, разбавил трехлитровку сливового компота солидной порцией коньячка. «Фабричная» упаковка не вызвала у Людмилы Александровны никаких дурных предчувствий. Сливы она обожала и рьяно уминала одну за другой, отмечая наличие непонятной горчинки. А потом мяла бумаги и рвалась к активной деятельности. Словом, всем было весело. Этот трюк был повторен. По словам Анны Федоровны, «облагораживанию» подвергли банку с яблочным соком, странный вкус которого не вызвал нежелательных подозрений у непосвященных. Я эту проказу не помню. Но меня могли и не посвятить.
Валериан Александрович с удовольствием делился и курьезами, в которых в смешном положении оказывался он сам. Сейчас, когда сапожники доперли до изобретения уличных мокроступов, большинство мужчин наверно не знает, что такое калоши. Эти тяжеловесные резиновые протекторы надевались при выходе на уличную слякоть поверх ботинок с тонкими кожаными подметками. Сей продукт массового пользования был в дефиците и имел скверное свойство спонтанно покидать хозяина, соскальзывая с ботинка. Валериан Александрович только что приобрел новые калоши и очень ими дорожил. Едучи в набитом под завязку автобусе, он услышал чей-то жалобный вопль: «Где моя калоша?» Сразу заскребло на сердце: «А мои-то при мне? Или?» С трудом углядев одну ногу, Валериан Александрович калоши на ней не обнаружил. Но, о радость! Исчезнувшее сокровище лежало совсем рядом. Втиснув ботинок в калошу и притопнув, Валериан Александрович со спокойной совестью начал проталкиваться к выходу. А поднявший шум бедолага продолжал вопить: «Кто позарился на ОДНУ калошу?» Автобус остановился, Валериан Александрович вышел на тротуар. А вслед ему полетела калоша: «Возьми и другую,…» Недоуменно выслушав изощренную брань и посмотрев вслед удалявшемуся автобусу, Валериан Александрович перевел глаза на свои ноги. Калоша была только на одном ботинке. Вторая, отнюдь не блиставшая новизной, лежала у его ног. Что за чертовщина? Все разъяснилось, когда Валериан Александрович вошел в лабораторию и обнаружил у дверей свои новехонькие калоши, смирно дожидавшиеся хозяина. С каким же смаком рассказывал Валериан Александрович эту злополучную – историю всем и каждому.
Ждановское уменье с вежливым ехидством уесть нерадивого сотрудника отнюдь не льстило самолюбию оных и даже порождало необоснованную неприязнь. Мышкинский «Сон протоколиста», где грозный зав. «Велит последний протокол переписать в трех экземплярах» – тот самый крик души. Я же только скрипела зубами, переписывая в журнал подробные протоколы заседаний кафедры, утвержденные программы и рабочие планы читаемых курсов, экзаменационные билеты и прочие паскудства. А Валериан Александрович всяко подшучивал над моей неприязнью к делопроизводству. Он же обучал меня штамповать канцелярит, с ходу диктуя разные опусы: «Кафедра рассмотрела (что?) присланную работу. При этом (что сделано?) обнаружены недоработки (какие?), которые…» Метод вельми прямолинейный и пользительный.
Много позже я поняла, насколько ответственно и серьезно осуществлял Валериан Александрович руководство кафедрой. Не доходя до скрупулезной дотошности Марии Александровны, легкомысленного тру-ля-ля не допускал, истово и праведно исполняя весь положенный церемониал. Экзаменационные билеты, планы, программы зачитывались и обсуждались детальнейшим образом. Взаимные посещения занятий, участие в семинарах велось на уровне богослужения. Всем сотрудникам систематически предлагались статьи для реферирования. Сначала их отыскивал сам Валериан Александрович, а позже, когда появился новорожденный РЖ, они выбирались из присылаемых в теоротдел на реферирование. Наиболее интересные из этого потока фотографировались и оседали в библиотеке кафедры.
Требуя со своих, Валериан Александрович умел в то же время и поддержать любую инициативу, и выгораживать подопечных, и «подавать товар лицом» перед начальством. На защитах дипломных работ в комиссию входил тогда сам В.Д. Кузнецов. Дипломница Конусова Адочка Зеликман звезд с неба не хватала, но памятью обладала отменной, потрясая Валерия Федоровича почти дословным воспроизведением в тексте его руководящих разъяснений. На защите, отвечая на вопрос Владимира Дмитриевича, Адочка привела по памяти какую-то цифирь. Увидев, что такая осведомленность понравилась начальству, Валериан Александрович начал задавать надлежащие вопросы. Так что Адочка, блеснув знанием цифровых данных, полностью покорила сердце Владимира Дмитриевича. В результате пятерка за диплом, вопреки безмолвному протесту руководителя.
Валериан Александрович безусловно разбирался в людях, понимал, кто на что способен, умел эти способности использовать и подать в выгодном свете. Так, мне, совсем еще зеленой сотруднице, он поручил сделать доклад в Доме Ученых на каком-то полу популярном сборище. Кажется, речь шла о космических частицах – модная тогда тема. Готовилась я со свойственной мене дотошностью, вещала с наглой самоуверенностью, громко и выразительно. И шефа, вроде бы, не подвела.
Умел он учитывать и мелкие простительные слабости. Понимая, что активность Людмилы Александровны не позволяет ей ограничиваться только одним каким-либо занятием, Валериан Александрович презентовал ей альбом для раскрашивания, дабы она не маялась бездельем во время заседаний кафедры. Волки насытились, а овцы уцелели.
Умел он, разумеется, подавать и самого себя. Жена его Вера Николаевна умильно вздыхала, вспоминая, как победительно блистательно он за ней ухаживал. Такие букеты из цветов и нежных слов! Куда там было до него другим претендентам, пусть и выше ростом и без очков.
На юбилейном чествовании Валериан Александрович ухитрился обойти весь стол с одной рюмочкой, со всеми чокнуться, всех приветить и остаться абсолютно трезвым. Как он это осуществил – тайна мадридского двора.
Он так и не стал доктором наук, хотя до последних дней много и упорно работал над диссертацией. По мнению Френкеля, Валериан Александрович излишне закапывался внутрь своего любимого твердого тела, делая это в ущерб широте анализа. Но теория твердого тела его времени уже вышла из пеленок ориентировочных приближенных оценок «на пальцах». А для глобальной осады на высшем математическом уровне еще не было надлежащей вычислительной техники. Перейти же на другие позиции, взглянуть под другим углом с возрастом становилось все труднее. Мешало и воспринятая от таких корифеев, как В.Д. Кузнецов, истовое скрупулезное упрямство. Он так и остался верным рыцарем единожды выбранного главного удара.
Отсутствие докторской степени и ущемляло, и обездоливало. Пришлось отдать руководство кафедрой в другие руки. И как же тактично вел себя Валериан Александрович по отношению к своему преемнику. Никакого ехидного критицизма. Полная благожелательность соучастника.
Доктор наук во главе кафедры – это прекрасно. Как законному монарху ему на королевском троне всяко уютнее. Но… дай бог каждой кафедре такого зава, как Валериан Александрович.
Н.В.Кудрявцева
Оригинал публикации