Alma Mater
Томск удивил меня своей тишиной и безлюдностью. От станции железной дороги «Томск-2» я ехал на трамвае и, выйдя на указанной мне остановке, долго не мог встретить кого-нибудь, кто бы мне сказал, как пройти к университету, в котором мне предстояло провести ближайшие пять лет. Наконец, я подтащил свой чемодан к главному корпусу, где у входа, на одной стороне было написано «основан в 1880 году», а на другой «открыт в 1888 году», и, поднявшись по короткой лестнице, в конце главного коридора нашёл приёмную комиссию...
После быстрых вступительных процедур неудачливые абитуриенты исчезли, а я одиноко провёл несколько дней до начала занятий в комнате студенческого общежития на Никитина, 4. Не имея никаких дел и возможностей, я перечитывал брошенные абитуриентами книги, и в школьной хрестоматии по литературе с удивлением открыл для себя лирику Пушкина, которую почему-то не замечал ранее: «Для берегов отчизны дальней ты покидала край чужой... ».
***
Пятая комната на третьем этаже общежития университета на улице Никитина 17 стала жилищем для всех ребят нашего курса физического факультета. Кроме первокурсников, в ней жили ещё студенты второго, а потом и третьего курсов. Общежитие было уютное; из окна туалета нашего этажа можно было вылезти на крышу, и я помню, как в тихую и тёплую июньскую ночь (наверное, это было уже окончание второго курса) с крыши звучала скрипка Витольда Згаевского...
В первые дни после поселения второкурсник Илья Гилинский рассказывал нам по вечерам о своей поездке в Ленинград. Он был уже кандидатом в мастера спорта по шахматам, вернулся с турнира и привёз кучу грампластинок, ещё не долгоиграющих, обычных. Он предложил скинуться и купить патефон, что мы и сделали, после чего у нас в комнате зазвучали весёлые мелодии. Потом, с разрешения второкурсников мы носили патефон и пластинки в девичье общежитие на Никитина 4 развлекать наших сокурсниц. Илья почему-то обратил на меня внимание, мы вели с ним «умные» разговоры, и он посоветовал мне прочитать роман Эренбурга «Хулио Хуренито». Я прочёл, но сочинение показалось мне скучным, и не тянуло на откровение, которого я ожидал.. . Последний раз я видел Илью в Москве, в Ленинской библиотеке. Кажется, он обрадовался нашей встрече и стал расспрашивать. Я жил уже в Черноголовке и сказал, что устроился на работу в деревне. Он удивился, но быстро понял, что это шутка и живу я в научном городке... Илья работал в Новосибирске..., а потом я с грустью прочитал на сайте факультета, что он умер в 1988 году.
***
На первом курсе я серьёзно обратился к занятиям; курс физики начинался с механики и я решил не пожалеть усилий, чтобы понять, что такое силы инерции. Почему же тело сопротивляется ускорению? Я был уверен тогда, что любой ответ можно найти в книгах, и я искал. Роясь в каталогах библиотеки, я обнаружил брошюру «Что такое силы инерции?», которая – увы! -- не содержала того, что меня удовлетворило бы. Много позже я узнал, что никто не знает, что такое силы инерции; знаменитый Эрнест Мах пытался дать ответ на этот вопрос, но его книга была неизвестна для меня в то время.
Самое ценное, что я извлёк из моих поисков, было, во-первых, то, что не на все вопросы можно найти ответы в книгах, и, во-вторых, то, что физики оперируют величинами, истинный смысл которых остается для них неизвестным ...
***
На втором курсе я готовил доклад об электрификации к заседанию кружка по общей физике, и по ходу своих изысканий я вынужден был понять и объяснить, что такое производительность труда и почему она растёт с увеличением потребления электричества. Я доложил свои соображения, которые, кстати, сохранил до сих пор, на заседании кружка моим товарищам по курсу, и Генка Фоменко сказал:
-- Это доклад по политэкономии, а не по физике.
Кроме регулярных занятий, студенты университета принимали участие в самодеятельной работе в кружках, конечно, под руководством преподавателей.
Весной устраивалась студенческая научная конференция, в которой студенты докладывали свои, в основном реферативные работы. Я был в дальнейшем причастен к этой несколько странной работе по организации кружков и даже относился к этому серьёзней, чем следовало бы.
***
Я был, конечно, увлечен новыми возможностями и новым видением мира. Мне хотелось знать всё. В научной библиотеке я копался в каталогах и выписывал в читальный зал, который назывался Актовым залом (в наше время в нём устраивались концерты и праздничные мероприятия), разнообразные книги: Гегель, Тимирязев, Ромен Роллан, Хлебников, ... учебник санскрита, и даже очень старый учебник арабского языка. У меня на столе всегда лежали разноформатные тома ...
На гладких страницах аккуратно переплетённых томов «Annаlen der Physik» я находил и с удивлением рассматривал первоначальные публикации статей Эйнштейна, и это напомнило мне те впечатления, с которыми я перелистывал довоенные журналы «Чиж» в начале моих школьных лет.
***
На одной из первых лекций на втором курсе (1954 год) нам объявили, что занятия прерываются, и все студенты направляются на сельхозработы. Через несколько дней мы уже были в деревне, наш курс определили на жильё в клуб, но не успели мы ещё устроиться на месте, как я получил первое поручение: сопровождать машину с зерном в Томск и вернуться с документами о сдаче. Кладовщик выдал мне булку хлеба и кусок сала, и я отправился в путь...
В клубе мы все спали на соломе, девочки и ребята, голова к голове. Недалеко был водоём, не то озеро, не то старица со стоячей водой, в которой грустно отражались пожелтевшие берёзы противоположного берега. При желании туда можно было переплыть на лодке, которая одиноко стояла у нашего берега, и совершить романтическую прогулку .... В хорошую погоду настроение было отличное: мы развлекались, как могли, и как-то ходили в соседнее село, где была расположена центральная усадьба колхоза, смотреть новый фильм «Свадьба с приданным». В полупустом зале звучали и оставались в голове слова: «Я люблю тебя так, что не сможешь никак ты меня никогда, никогда, никогда разлюбить...». В дождливую погоду было не очень уютно: одежда становилась мокрой, грязь набивалась в обувь, и думалось, как славно сидеть в уютной тёплой аудитории и тихо дремать под успокаивающий голос лектора ...
В начале третьего курса история повторилась: все студенты были направлены в колхоз, наш курс попал в деревню Берёзовка. Компанию ребят нашей группы и меня, в том числе, отправили на житьё в деревенский дом с добродушной хозяйкой, которая накормила нас, как могла: сварила чугунок картошки ... На прицепе к комбайну, я собирал солому в копны. Однажды вилы воткнулись в ногу, и я один день не ходил на работу. Мы покидали деревню в начале октября, когда уже моросил дождь со снежинками; я вышел за околицу в лес, чтобы сделать несколько снимков.
После окончания третьего курса (июль 1956) мы опять в колхозе, но теперь добровольно, вместо осенней поездки на сельхозработы. Мы, ребята нашего курса, жили в клубе, спали на сене, которое было навалено на пол. Рядом с нами стоял шкаф с книгами, и я нашел там рассказы Вересаева и сочинения Павлова о работе мозга. Нам давали разнообразные задания: у меня даже сохранилась книжка колхозника, где перечислены выполняемые работы: силосование, погрузка и разгрузка зерна, скирдовка, заготовка сена, распиловка леса, погрузка и разгрузка дров ...
Мы чувствовали хорошее отношение: председатель беспокоился, чтобы нас хорошо кормили, выдавали мёд и молоко, а бригадир старался быть приветливым и в разговорах с нашими девочками использовал вежливое, по его мнению, слово «девахи», но девочкам это почему-то не нравилось. Но не всегда и везде наши работодатели были внимательны к нуждам студентов. Возможно в этот же или другой раз пребывания в колхозе (у меня немного перепутались события) студенты старшего курса (это был курс Ильи Гилинского), которые жили и работали где-то поблизости, не получили молока. Они возмутились и не пошли на работу. Нас всех собрали по этому поводу, и перед нами выступил секретарь райкома с грозными предупреждениями:
-- Я вам не позволю устраивать итальянские забастовки!
Как жаль, что наши героические усилия, не привели к должному подъёму сельского хозяйства...
***
После ХХ съезда (март 1956, мой третий курс), ходили неясные слухи о разоблачении Хрущёвым преступлений Сталина, но в наших газетах не было никаких сообщений. Интерес у всех был велик, кто-то купил и принес в химическую аудиторию, где наш курс слушал какую-то лекцию, газету «Neues Deutschland» c ответами Вильгельма Пика о ХХ съезде; в перерыве я взялся прочесть: меня окружили, и я прочитал то, что сообщил Вильгельм Пик своим немецким товарищам о докладе Хрущёва.
Несколько позже нам прочитали этот доклад на комсомольском собрании, на которое пришёл и Генка Фоменко, хотя и был на курсе единственным, кто не был комсомольцем. Доклад вызвал возбуждение и брожение, 16 декабря 1956 года (мой четвёртый курс) в зале, где я иногда бывал на концертах городского филармонического оркестра, состоялась университетская дискуссия «Каким я хочу видеть комсомол». Собрание было допущено партийным руководством, по-видимому, для успокоения страстей после доклада Хрущева на ХХ съезде (март 1956) и венгерского восстания (октябрь-ноябрь 1956 года). Обсуждение спровоцировало критические выступления, и в результате приказом ректора от 29 декабря 1956 года трое студентов были отчислены из университета «за демагогические и вредные выступления, которые наносят существенный ущерб проведению воспитательной работы и направленные на подрыв дисциплины среди студентов». Заместителя комитета комсомола Николая Черкасова за попытку заступиться за студентов исключили из партии; он был в отчаянии: его карьера как историка (он учился на историко-филологическом факультете) была закрыта. Как он рассказывал Витольду Згаевскому позже, он уходил в Лагерный Сад и раздевался догола, надеясь схватить воспаление лёгких и умереть. Наш факультетский комсомольский вождь Алик Конторович тоже пострадал: его исключили из кандидатов в члены партии и уволили из университета... Меня пригласили для воспитательной беседы с членами парткома СФТИ: Сергеем Михайловичем Чанышевым и ещё кем-то, кого я не знал. После всех этих событий Илья Гилинский пришёл в комитет комсомола и положил свой комсомольский билет на стол. Никакого наказания он не получил, только по окончанию учёбы в отличие от всех остальных студентов, Илье не присвоили офицерского звания.
Все же Никита Сергеевич приподнял железный занавес. Появились десять американских фильмов и индийский «Бродяга» с Раджем Капуром. Индийская йога входила в моду. В библиотеке университета я с удивлением обнаружил дореволюционные издания сочинений йогов Рамачарака и Вивекананда, которые прочитал с большим интересом и пользой для себя, прикоснувшись к очаровательному миру индийской философии.
***
Зимой в Томске было морозно, и весну ждали с нетерпением и надеждой. Весной всегда происходило что-нибудь необычное. Воздух ещё прохладен, но разве можно отказаться от прогулки по сверкающим на солнце лужам, и двигаться, двигаться, не выбирая дороги, пока не окажешься, например, на пологом берегу Томи, около базара, или на крутом берегу, в Лагерном Саду. Сквозь весеннюю дымку можно разглядеть Басандайку и Синий Утёс, куда в тёплое время года мы устраивали вылазки всем курсом… Весной я как-то пережил мгновенный принцип глубокого отчаяния.
Воздух теплел, по улицам пробегали талые воды, университетская роща оживала: голые до того ветви берёз, черёмух и тополей опушались нежной зеленью. Толпы студентов заполняли «Невский проспект» Томска -- Ленинский проспект от Политехнического до набережной реки Ушайки …
***
По окончанию четвёртого курса (весна 1957 года) все студенты физического факультета направлялись на производственную практику. Заведующий нашей кафедрой теоретической физики Валериан Александрович Жданов предложил нам с Борисом Токмашовым отправиться в Свердловск, в Институт Физики Металлов Уральского филиала АН СССР, которым руководил Сергей Васильевич Вонсовский, тогда член-корреспондент Академии наук. Мы мало что знали о преподавателях кафедры в то время. штрихи к портрету В.А. Жданова сохранила Нина Всеволодна Кудрявцева, которая была в наше время секретарём кафедры теоретической физики. Её замечательные очерки рисуют картину жизни преподавателей Томского университета в то время.
Институт, в который мы прибыли, был расположен в новопостроенных зданиях на окраине города недалеко от озера Шарташ. По дороге к озеру, куда мы иногда ходили купаться через лес, встречались огромные каменные громадины, на которые Борис и я взбирались, чтобы сфотографироваться и взглянуть на верхушки деревьев . . .
Я не помню, чем занимался Борис (у нас были разные руководители), а я продолжил изучение методов классификации электронных свойств твёрдых тел при использовании теории групп, и обрадовал моих руководителей сообщением, что я с моим томским наставником Виктором Александровичем Чалдышевым разобрались в одной не очень ясной статье Зейца, которую они попросили меня пересказать на семинаре, что я и исполнил.
При возвращении из Свердловска 2 июля 1957 года, нам пришлось некоторое время потоптаться перед билетной кассой, чтобы попасть на какой-нибудь проходящий поезд. В конце концов, мы оказались в вагоне поезда «Москва – Иркутск», где столкнулись с оживлённой маленькой блондинкой, которая при знакомстве оказалась геологиней, то есть закончила геолого-разведочный техникум. Эмика (так звали нашу попутчицу) возвращалась домой, в Иркутск, из своего первого отпуска, который она провела в легендарном Ленинграде …
По возвращении в Томск на ступеньках физико-технического института мы с Борисом встретили нашего декана – Веру Николаевну Жданову.
-- Вы уже вернулись? Рано. Вам еще надо быть на практике.
Мы смутились и сказали, что полностью справились с нашими заданиями.
Через неделю мы уже жили в палатках в военных лагерях под Юргой и служили в полку, начальником артиллерии которого был сын Василия Ивановича Чапаева. Нас немного познакомили с солдатской службой: мы вставали по сигналу и наматывали портянки, строем ходили в столовую, по ночной тревоге вскакивали и закапывали радарную станцию, в то время как над нами по светлеющему небу с воем пролетали гаубичные снаряды...
В начале августа мы были рады-радёшеньки вернуться в Томск, хоть и не домой, но в привычную обстановку общежития на улице Никитина 17, которое, несмотря на ремонт канализации, было заполнено новым призывом желающих учиться в университете...
***
В коридоре главного корпуса университета я часто замечал немного сутулую маленькую женщину с гладкими волосами, в неизменной чёрной юбке, и как-то спросил моего знакомого -- студента биофака Артура Крылова, не знает ли он, кто это такая.
-- О! Это профессор Лидия Палладиевна Сергиевская – хранитель гербария. Она всегда в одной юбке и, если юбка изнашивается, заказывает новую, точно такую же.
-- Куда же она девает профессорские деньги?
-- Заказывает шкафы для гербария и ей ещё не хватает: приходится копить.
В коридоре главного корпуса университета стоял ряд одинаковых шкафов с какими-то коробками, на фоне которых я и видел Лидию Палладиевну.
Артур был из тех, кто пришёл в университет учиться: он был искренне любознателен: с ним мы как-то пытались освоить книгу Шредингера «Что такое жизнь?». Артур с энтузиазмом рассказывал о генетике, о которой студенты-биологи знали понаслышке, поскольку это учение было официально осуждено и не преподавалось. Но слухи о новых открытиях в генетике распространялись, и студенты-биологи хотели с ними познакомиться, как со всем, что запретно и таинственно. Студенты возмущались, хотели организовать кружок по изучению генетики, но встретили какие-то организационные трудности: преподаватели, в частности профессор Бодо Германович Иоганзен, придерживались официального мнения и остерегались неуправляемых обсуждений.
-- Или под моим руководством, или закрыть вообще, -- говорил Бодо Германович, как мне передавал Артур.
Все же первое заседание семинара по изучению генетики состоялось 3 марта 1958 года. У меня сохранился даже краткий конспект вводного доклада, однако я не записал, кто из одиннадцати присутствующих делал это сообщение. По словам докладчика, биологи разделились: с одной стороны – Лысенко, патологический мутант, как его аттестовал докладчик; присутствующие, конечно, находились на другой стороне, стороне прогресса и рвались в бой. Лена -- единственная девочка, присутствующая на заседании, призывала:
-- Почему же нам бояться? Надо пригласить Бодо Германовича и поспорить: мы можем привести факты. Что за интерес, если собираются единомышленники.
На это докладчик возразил:
-- У меня есть маленькая слабость, которая состоит в том, что я не хочу покидать университет.
В студентах присутствовало какое-то чувство неудовлетворённости и желание действовать, которое приводило к ненужной, как я теперь думаю, суете. Но, может быть, тогда суета была нужна?
***
Моя дипломная работа была посвящена классификации энергетических спектров электронов в полупроводниках некоторого определённого типа. На гладких страницах журнала Zeitschrift fuer Kristallographie я нашёл описание пространственных групп кристаллов в статьях F. Seitz. Мне предстояло выполнить кое-какие расчеты, и я сидел на кафедре, громыхая на одной из счётных машин Rhein-Metall, которые могли только складывать или, в лучшем случае, перемножать числа. Вычисление было искусством, и нас на вычислительном практикуме специально учили приёмам, которые позволяли упрощать и облегчать вычисления.
Перед защитой дипломной работы мой руководитель Виктор Александрович Чалдышев неожиданно попал в больницу, и, хотя не было особой необходимости его видеть и консультироваться, мы с Витольдом решили его навестить. Покрутившись перед больницей, куда посторонних не пускали, мы отправились за советом к моей сокласснице Рае Казаковой, которая училась в мединституте. Она вспомнила, где лежит больной Чалдышев, снабдила нас белыми халатами с шапочками и проинструктировала, как действовать.
Двери больницы были закрыты, мы (Витольд и я) позвонили.
-- Что вам угодно?
-- Дежурить по военно-полевой хирургии, -- произнесли мы магические слава, и двери распахнулись. Мы юркнули в раздевалку, надели халаты и отправились на третий этаж. По дороге мы были остановлены.
-- Вы куда?
-- Дежурить.
-- К кому дежурить?
-- Вообще.
-- Что вы умеете делать?
-- Всё, что угодно, но Вы на нас не рассчитывайте.
Мы прошли в палату, Виктор Александрович не удивился и воспринял наше появление как должное. Нашу беседу прервали через полчаса:
-- Ну, хватит, идите, надо делать укол больному.
***
После защиты дипломной работы следовал экзамен по марксизму-ленинизму или истории КПСС, не помню уж точно, что это было. На подготовку давали очень большое время – недели три. Мы с Витольдом начали повторение на берегу Томи в Лагерном саду, но мне пришла в голову идея: поехать на это время в Алтайское, и мы отправились в путь.
На автовокзале в Бийске мы узнали, что Катунь разлилась, и грузовик, оборудованный скамейками для перевозки пассажиров, отправлялся кругом, через Усть-Сему и Чергу. У нас не хватало денег на оплату проезда, и, если бы мы не встретили неожиданно мою сестру Розу с её семейством, которые тоже направлялись в Алтайское, то мы попали бы в очень затруднительное положение. Муж Розы Геннадий расплатился за нас, и мы двинулись. В том же кузове ехали на практику в районную больницу девочки-студентки из Новосибирского мединститута, с которыми мы уже в Алтайском ближе познакомились и пригласили их подняться на Проходную, откуда, минуя проторенную дорогу, спустились в долину прямо по крутому склону, заросшему высокой травой, среди которой горели оранжевые огоньки.. .
Для занятий нам с Витольдом выделили в школе пионерскую комнату и снабдили литературой. Мы читали статьи в журнале «Коммунист» и пытались действительно что-нибудь понять, чего, впрочем, от нас не только не требовалось, но даже более того, это оказалось вредным. Достаточно было повторять то, что была написано в стандартном учебнике.
***
.... Ещё весной, когда мы занимались своими дипломными работами, нас пригласили придти в Политехнический институт. Мы (насколько я помню, это были Борис Токмашов, Лида Хлебникова и я ) предстали перед директором Александром Акимовичем Воробьёвым, и он сразу выделил меня:
-- С Вами дело решенное. Если Вы согласны, поедите к Вонсовскому, будете заниматься многоэлектронными вещами.
Я сообразил, что Вонсовский, в институте которого я был на производственной практике, отозвался обо мне добрым словом, но я выразил желание заниматься квантовой теорией поля.
-- Пожалуйста, – отреагировал Александр Акимович – но тогда придётся поехать в Москву, или в Ленинград, или в Харьков.
Затем он повёл нас к начальству НИИ и представил:
-- Это к вам.
Нас спросили
-- Как вы хотите – работать инженерами или в аспирантуру?
-- В аспирантуру.
-- Тогда в отъезд.
-- Нас это и устраивает.
-- Вот и замечательно – и он объяснил нам, куда можно ехать и чем заниматься, и закончил:
-- Пишите заявления
Мы написали.
Я был распределен в Научно-исследовательский Институт при Томским Политехническим Институте, но по обстоятельствам, которые можно считать случайными, не был рекомендован в аспирантуру, и меня направили в теоретическую группу Бориса Николаевича Родимова. Первые два рабочих дня я численно, с помощью логарифмической линейки, считал интеграл, который мне принес Петр Алексеевич Черданцев, а потом спросил о теме для исследования. Как-то странно, что мне не предложили подходящего занятия, я читал книги, а потом меня «убедили» перейти на кафедру физики. Меня это не устраивало во многих отношениях: я хотел поступить в аспирантуру и стал выбирать, куда пойти учиться ...
Томск удивил меня своей тишиной и безлюдностью. От станции железной дороги «Томск-2» я ехал на трамвае и, выйдя на указанной мне остановке, долго не мог встретить кого-нибудь, кто бы мне сказал, как пройти к университету, в котором мне предстояло провести ближайшие пять лет. Наконец, я подтащил свой чемодан к главному корпусу, где у входа, на одной стороне было написано «основан в 1880 году», а на другой «открыт в 1888 году», и, поднявшись по короткой лестнице, в конце главного коридора нашёл приёмную комиссию...
После быстрых вступительных процедур неудачливые абитуриенты исчезли, а я одиноко провёл несколько дней до начала занятий в комнате студенческого общежития на Никитина, 4. Не имея никаких дел и возможностей, я перечитывал брошенные абитуриентами книги, и в школьной хрестоматии по литературе с удивлением открыл для себя лирику Пушкина, которую почему-то не замечал ранее: «Для берегов отчизны дальней ты покидала край чужой... ».
***
Пятая комната на третьем этаже общежития университета на улице Никитина 17 стала жилищем для всех ребят нашего курса физического факультета. Кроме первокурсников, в ней жили ещё студенты второго, а потом и третьего курсов. Общежитие было уютное; из окна туалета нашего этажа можно было вылезти на крышу, и я помню, как в тихую и тёплую июньскую ночь (наверное, это было уже окончание второго курса) с крыши звучала скрипка Витольда Згаевского...
В первые дни после поселения второкурсник Илья Гилинский рассказывал нам по вечерам о своей поездке в Ленинград. Он был уже кандидатом в мастера спорта по шахматам, вернулся с турнира и привёз кучу грампластинок, ещё не долгоиграющих, обычных. Он предложил скинуться и купить патефон, что мы и сделали, после чего у нас в комнате зазвучали весёлые мелодии. Потом, с разрешения второкурсников мы носили патефон и пластинки в девичье общежитие на Никитина 4 развлекать наших сокурсниц. Илья почему-то обратил на меня внимание, мы вели с ним «умные» разговоры, и он посоветовал мне прочитать роман Эренбурга «Хулио Хуренито». Я прочёл, но сочинение показалось мне скучным, и не тянуло на откровение, которого я ожидал.. . Последний раз я видел Илью в Москве, в Ленинской библиотеке. Кажется, он обрадовался нашей встрече и стал расспрашивать. Я жил уже в Черноголовке и сказал, что устроился на работу в деревне. Он удивился, но быстро понял, что это шутка и живу я в научном городке... Илья работал в Новосибирске..., а потом я с грустью прочитал на сайте факультета, что он умер в 1988 году.
***
На первом курсе я серьёзно обратился к занятиям; курс физики начинался с механики и я решил не пожалеть усилий, чтобы понять, что такое силы инерции. Почему же тело сопротивляется ускорению? Я был уверен тогда, что любой ответ можно найти в книгах, и я искал. Роясь в каталогах библиотеки, я обнаружил брошюру «Что такое силы инерции?», которая – увы! -- не содержала того, что меня удовлетворило бы. Много позже я узнал, что никто не знает, что такое силы инерции; знаменитый Эрнест Мах пытался дать ответ на этот вопрос, но его книга была неизвестна для меня в то время.
Самое ценное, что я извлёк из моих поисков, было, во-первых, то, что не на все вопросы можно найти ответы в книгах, и, во-вторых, то, что физики оперируют величинами, истинный смысл которых остается для них неизвестным ...
***
На втором курсе я готовил доклад об электрификации к заседанию кружка по общей физике, и по ходу своих изысканий я вынужден был понять и объяснить, что такое производительность труда и почему она растёт с увеличением потребления электричества. Я доложил свои соображения, которые, кстати, сохранил до сих пор, на заседании кружка моим товарищам по курсу, и Генка Фоменко сказал:
-- Это доклад по политэкономии, а не по физике.
Кроме регулярных занятий, студенты университета принимали участие в самодеятельной работе в кружках, конечно, под руководством преподавателей.
Весной устраивалась студенческая научная конференция, в которой студенты докладывали свои, в основном реферативные работы. Я был в дальнейшем причастен к этой несколько странной работе по организации кружков и даже относился к этому серьёзней, чем следовало бы.
***
Я был, конечно, увлечен новыми возможностями и новым видением мира. Мне хотелось знать всё. В научной библиотеке я копался в каталогах и выписывал в читальный зал, который назывался Актовым залом (в наше время в нём устраивались концерты и праздничные мероприятия), разнообразные книги: Гегель, Тимирязев, Ромен Роллан, Хлебников, ... учебник санскрита, и даже очень старый учебник арабского языка. У меня на столе всегда лежали разноформатные тома ...
На гладких страницах аккуратно переплетённых томов «Annаlen der Physik» я находил и с удивлением рассматривал первоначальные публикации статей Эйнштейна, и это напомнило мне те впечатления, с которыми я перелистывал довоенные журналы «Чиж» в начале моих школьных лет.
***
На одной из первых лекций на втором курсе (1954 год) нам объявили, что занятия прерываются, и все студенты направляются на сельхозработы. Через несколько дней мы уже были в деревне, наш курс определили на жильё в клуб, но не успели мы ещё устроиться на месте, как я получил первое поручение: сопровождать машину с зерном в Томск и вернуться с документами о сдаче. Кладовщик выдал мне булку хлеба и кусок сала, и я отправился в путь...
В клубе мы все спали на соломе, девочки и ребята, голова к голове. Недалеко был водоём, не то озеро, не то старица со стоячей водой, в которой грустно отражались пожелтевшие берёзы противоположного берега. При желании туда можно было переплыть на лодке, которая одиноко стояла у нашего берега, и совершить романтическую прогулку .... В хорошую погоду настроение было отличное: мы развлекались, как могли, и как-то ходили в соседнее село, где была расположена центральная усадьба колхоза, смотреть новый фильм «Свадьба с приданным». В полупустом зале звучали и оставались в голове слова: «Я люблю тебя так, что не сможешь никак ты меня никогда, никогда, никогда разлюбить...». В дождливую погоду было не очень уютно: одежда становилась мокрой, грязь набивалась в обувь, и думалось, как славно сидеть в уютной тёплой аудитории и тихо дремать под успокаивающий голос лектора ...
В начале третьего курса история повторилась: все студенты были направлены в колхоз, наш курс попал в деревню Берёзовка. Компанию ребят нашей группы и меня, в том числе, отправили на житьё в деревенский дом с добродушной хозяйкой, которая накормила нас, как могла: сварила чугунок картошки ... На прицепе к комбайну, я собирал солому в копны. Однажды вилы воткнулись в ногу, и я один день не ходил на работу. Мы покидали деревню в начале октября, когда уже моросил дождь со снежинками; я вышел за околицу в лес, чтобы сделать несколько снимков.
После окончания третьего курса (июль 1956) мы опять в колхозе, но теперь добровольно, вместо осенней поездки на сельхозработы. Мы, ребята нашего курса, жили в клубе, спали на сене, которое было навалено на пол. Рядом с нами стоял шкаф с книгами, и я нашел там рассказы Вересаева и сочинения Павлова о работе мозга. Нам давали разнообразные задания: у меня даже сохранилась книжка колхозника, где перечислены выполняемые работы: силосование, погрузка и разгрузка зерна, скирдовка, заготовка сена, распиловка леса, погрузка и разгрузка дров ...
Мы чувствовали хорошее отношение: председатель беспокоился, чтобы нас хорошо кормили, выдавали мёд и молоко, а бригадир старался быть приветливым и в разговорах с нашими девочками использовал вежливое, по его мнению, слово «девахи», но девочкам это почему-то не нравилось. Но не всегда и везде наши работодатели были внимательны к нуждам студентов. Возможно в этот же или другой раз пребывания в колхозе (у меня немного перепутались события) студенты старшего курса (это был курс Ильи Гилинского), которые жили и работали где-то поблизости, не получили молока. Они возмутились и не пошли на работу. Нас всех собрали по этому поводу, и перед нами выступил секретарь райкома с грозными предупреждениями:
-- Я вам не позволю устраивать итальянские забастовки!
Как жаль, что наши героические усилия, не привели к должному подъёму сельского хозяйства...
***
После ХХ съезда (март 1956, мой третий курс), ходили неясные слухи о разоблачении Хрущёвым преступлений Сталина, но в наших газетах не было никаких сообщений. Интерес у всех был велик, кто-то купил и принес в химическую аудиторию, где наш курс слушал какую-то лекцию, газету «Neues Deutschland» c ответами Вильгельма Пика о ХХ съезде; в перерыве я взялся прочесть: меня окружили, и я прочитал то, что сообщил Вильгельм Пик своим немецким товарищам о докладе Хрущёва.
Несколько позже нам прочитали этот доклад на комсомольском собрании, на которое пришёл и Генка Фоменко, хотя и был на курсе единственным, кто не был комсомольцем. Доклад вызвал возбуждение и брожение, 16 декабря 1956 года (мой четвёртый курс) в зале, где я иногда бывал на концертах городского филармонического оркестра, состоялась университетская дискуссия «Каким я хочу видеть комсомол». Собрание было допущено партийным руководством, по-видимому, для успокоения страстей после доклада Хрущева на ХХ съезде (март 1956) и венгерского восстания (октябрь-ноябрь 1956 года). Обсуждение спровоцировало критические выступления, и в результате приказом ректора от 29 декабря 1956 года трое студентов были отчислены из университета «за демагогические и вредные выступления, которые наносят существенный ущерб проведению воспитательной работы и направленные на подрыв дисциплины среди студентов». Заместителя комитета комсомола Николая Черкасова за попытку заступиться за студентов исключили из партии; он был в отчаянии: его карьера как историка (он учился на историко-филологическом факультете) была закрыта. Как он рассказывал Витольду Згаевскому позже, он уходил в Лагерный Сад и раздевался догола, надеясь схватить воспаление лёгких и умереть. Наш факультетский комсомольский вождь Алик Конторович тоже пострадал: его исключили из кандидатов в члены партии и уволили из университета... Меня пригласили для воспитательной беседы с членами парткома СФТИ: Сергеем Михайловичем Чанышевым и ещё кем-то, кого я не знал. После всех этих событий Илья Гилинский пришёл в комитет комсомола и положил свой комсомольский билет на стол. Никакого наказания он не получил, только по окончанию учёбы в отличие от всех остальных студентов, Илье не присвоили офицерского звания.
Все же Никита Сергеевич приподнял железный занавес. Появились десять американских фильмов и индийский «Бродяга» с Раджем Капуром. Индийская йога входила в моду. В библиотеке университета я с удивлением обнаружил дореволюционные издания сочинений йогов Рамачарака и Вивекананда, которые прочитал с большим интересом и пользой для себя, прикоснувшись к очаровательному миру индийской философии.
***
Зимой в Томске было морозно, и весну ждали с нетерпением и надеждой. Весной всегда происходило что-нибудь необычное. Воздух ещё прохладен, но разве можно отказаться от прогулки по сверкающим на солнце лужам, и двигаться, двигаться, не выбирая дороги, пока не окажешься, например, на пологом берегу Томи, около базара, или на крутом берегу, в Лагерном Саду. Сквозь весеннюю дымку можно разглядеть Басандайку и Синий Утёс, куда в тёплое время года мы устраивали вылазки всем курсом… Весной я как-то пережил мгновенный принцип глубокого отчаяния.
Воздух теплел, по улицам пробегали талые воды, университетская роща оживала: голые до того ветви берёз, черёмух и тополей опушались нежной зеленью. Толпы студентов заполняли «Невский проспект» Томска -- Ленинский проспект от Политехнического до набережной реки Ушайки …
***
По окончанию четвёртого курса (весна 1957 года) все студенты физического факультета направлялись на производственную практику. Заведующий нашей кафедрой теоретической физики Валериан Александрович Жданов предложил нам с Борисом Токмашовым отправиться в Свердловск, в Институт Физики Металлов Уральского филиала АН СССР, которым руководил Сергей Васильевич Вонсовский, тогда член-корреспондент Академии наук. Мы мало что знали о преподавателях кафедры в то время. штрихи к портрету В.А. Жданова сохранила Нина Всеволодна Кудрявцева, которая была в наше время секретарём кафедры теоретической физики. Её замечательные очерки рисуют картину жизни преподавателей Томского университета в то время.
Институт, в который мы прибыли, был расположен в новопостроенных зданиях на окраине города недалеко от озера Шарташ. По дороге к озеру, куда мы иногда ходили купаться через лес, встречались огромные каменные громадины, на которые Борис и я взбирались, чтобы сфотографироваться и взглянуть на верхушки деревьев . . .
Я не помню, чем занимался Борис (у нас были разные руководители), а я продолжил изучение методов классификации электронных свойств твёрдых тел при использовании теории групп, и обрадовал моих руководителей сообщением, что я с моим томским наставником Виктором Александровичем Чалдышевым разобрались в одной не очень ясной статье Зейца, которую они попросили меня пересказать на семинаре, что я и исполнил.
При возвращении из Свердловска 2 июля 1957 года, нам пришлось некоторое время потоптаться перед билетной кассой, чтобы попасть на какой-нибудь проходящий поезд. В конце концов, мы оказались в вагоне поезда «Москва – Иркутск», где столкнулись с оживлённой маленькой блондинкой, которая при знакомстве оказалась геологиней, то есть закончила геолого-разведочный техникум. Эмика (так звали нашу попутчицу) возвращалась домой, в Иркутск, из своего первого отпуска, который она провела в легендарном Ленинграде …
По возвращении в Томск на ступеньках физико-технического института мы с Борисом встретили нашего декана – Веру Николаевну Жданову.
-- Вы уже вернулись? Рано. Вам еще надо быть на практике.
Мы смутились и сказали, что полностью справились с нашими заданиями.
Через неделю мы уже жили в палатках в военных лагерях под Юргой и служили в полку, начальником артиллерии которого был сын Василия Ивановича Чапаева. Нас немного познакомили с солдатской службой: мы вставали по сигналу и наматывали портянки, строем ходили в столовую, по ночной тревоге вскакивали и закапывали радарную станцию, в то время как над нами по светлеющему небу с воем пролетали гаубичные снаряды...
В начале августа мы были рады-радёшеньки вернуться в Томск, хоть и не домой, но в привычную обстановку общежития на улице Никитина 17, которое, несмотря на ремонт канализации, было заполнено новым призывом желающих учиться в университете...
***
В коридоре главного корпуса университета я часто замечал немного сутулую маленькую женщину с гладкими волосами, в неизменной чёрной юбке, и как-то спросил моего знакомого -- студента биофака Артура Крылова, не знает ли он, кто это такая.
-- О! Это профессор Лидия Палладиевна Сергиевская – хранитель гербария. Она всегда в одной юбке и, если юбка изнашивается, заказывает новую, точно такую же.
-- Куда же она девает профессорские деньги?
-- Заказывает шкафы для гербария и ей ещё не хватает: приходится копить.
В коридоре главного корпуса университета стоял ряд одинаковых шкафов с какими-то коробками, на фоне которых я и видел Лидию Палладиевну.
Артур был из тех, кто пришёл в университет учиться: он был искренне любознателен: с ним мы как-то пытались освоить книгу Шредингера «Что такое жизнь?». Артур с энтузиазмом рассказывал о генетике, о которой студенты-биологи знали понаслышке, поскольку это учение было официально осуждено и не преподавалось. Но слухи о новых открытиях в генетике распространялись, и студенты-биологи хотели с ними познакомиться, как со всем, что запретно и таинственно. Студенты возмущались, хотели организовать кружок по изучению генетики, но встретили какие-то организационные трудности: преподаватели, в частности профессор Бодо Германович Иоганзен, придерживались официального мнения и остерегались неуправляемых обсуждений.
-- Или под моим руководством, или закрыть вообще, -- говорил Бодо Германович, как мне передавал Артур.
Все же первое заседание семинара по изучению генетики состоялось 3 марта 1958 года. У меня сохранился даже краткий конспект вводного доклада, однако я не записал, кто из одиннадцати присутствующих делал это сообщение. По словам докладчика, биологи разделились: с одной стороны – Лысенко, патологический мутант, как его аттестовал докладчик; присутствующие, конечно, находились на другой стороне, стороне прогресса и рвались в бой. Лена -- единственная девочка, присутствующая на заседании, призывала:
-- Почему же нам бояться? Надо пригласить Бодо Германовича и поспорить: мы можем привести факты. Что за интерес, если собираются единомышленники.
На это докладчик возразил:
-- У меня есть маленькая слабость, которая состоит в том, что я не хочу покидать университет.
В студентах присутствовало какое-то чувство неудовлетворённости и желание действовать, которое приводило к ненужной, как я теперь думаю, суете. Но, может быть, тогда суета была нужна?
***
Моя дипломная работа была посвящена классификации энергетических спектров электронов в полупроводниках некоторого определённого типа. На гладких страницах журнала Zeitschrift fuer Kristallographie я нашёл описание пространственных групп кристаллов в статьях F. Seitz. Мне предстояло выполнить кое-какие расчеты, и я сидел на кафедре, громыхая на одной из счётных машин Rhein-Metall, которые могли только складывать или, в лучшем случае, перемножать числа. Вычисление было искусством, и нас на вычислительном практикуме специально учили приёмам, которые позволяли упрощать и облегчать вычисления.
Перед защитой дипломной работы мой руководитель Виктор Александрович Чалдышев неожиданно попал в больницу, и, хотя не было особой необходимости его видеть и консультироваться, мы с Витольдом решили его навестить. Покрутившись перед больницей, куда посторонних не пускали, мы отправились за советом к моей сокласснице Рае Казаковой, которая училась в мединституте. Она вспомнила, где лежит больной Чалдышев, снабдила нас белыми халатами с шапочками и проинструктировала, как действовать.
Двери больницы были закрыты, мы (Витольд и я) позвонили.
-- Что вам угодно?
-- Дежурить по военно-полевой хирургии, -- произнесли мы магические слава, и двери распахнулись. Мы юркнули в раздевалку, надели халаты и отправились на третий этаж. По дороге мы были остановлены.
-- Вы куда?
-- Дежурить.
-- К кому дежурить?
-- Вообще.
-- Что вы умеете делать?
-- Всё, что угодно, но Вы на нас не рассчитывайте.
Мы прошли в палату, Виктор Александрович не удивился и воспринял наше появление как должное. Нашу беседу прервали через полчаса:
-- Ну, хватит, идите, надо делать укол больному.
***
После защиты дипломной работы следовал экзамен по марксизму-ленинизму или истории КПСС, не помню уж точно, что это было. На подготовку давали очень большое время – недели три. Мы с Витольдом начали повторение на берегу Томи в Лагерном саду, но мне пришла в голову идея: поехать на это время в Алтайское, и мы отправились в путь.
На автовокзале в Бийске мы узнали, что Катунь разлилась, и грузовик, оборудованный скамейками для перевозки пассажиров, отправлялся кругом, через Усть-Сему и Чергу. У нас не хватало денег на оплату проезда, и, если бы мы не встретили неожиданно мою сестру Розу с её семейством, которые тоже направлялись в Алтайское, то мы попали бы в очень затруднительное положение. Муж Розы Геннадий расплатился за нас, и мы двинулись. В том же кузове ехали на практику в районную больницу девочки-студентки из Новосибирского мединститута, с которыми мы уже в Алтайском ближе познакомились и пригласили их подняться на Проходную, откуда, минуя проторенную дорогу, спустились в долину прямо по крутому склону, заросшему высокой травой, среди которой горели оранжевые огоньки.. .
Для занятий нам с Витольдом выделили в школе пионерскую комнату и снабдили литературой. Мы читали статьи в журнале «Коммунист» и пытались действительно что-нибудь понять, чего, впрочем, от нас не только не требовалось, но даже более того, это оказалось вредным. Достаточно было повторять то, что была написано в стандартном учебнике.
***
.... Ещё весной, когда мы занимались своими дипломными работами, нас пригласили придти в Политехнический институт. Мы (насколько я помню, это были Борис Токмашов, Лида Хлебникова и я ) предстали перед директором Александром Акимовичем Воробьёвым, и он сразу выделил меня:
-- С Вами дело решенное. Если Вы согласны, поедите к Вонсовскому, будете заниматься многоэлектронными вещами.
Я сообразил, что Вонсовский, в институте которого я был на производственной практике, отозвался обо мне добрым словом, но я выразил желание заниматься квантовой теорией поля.
-- Пожалуйста, – отреагировал Александр Акимович – но тогда придётся поехать в Москву, или в Ленинград, или в Харьков.
Затем он повёл нас к начальству НИИ и представил:
-- Это к вам.
Нас спросили
-- Как вы хотите – работать инженерами или в аспирантуру?
-- В аспирантуру.
-- Тогда в отъезд.
-- Нас это и устраивает.
-- Вот и замечательно – и он объяснил нам, куда можно ехать и чем заниматься, и закончил:
-- Пишите заявления
Мы написали.
Я был распределен в Научно-исследовательский Институт при Томским Политехническим Институте, но по обстоятельствам, которые можно считать случайными, не был рекомендован в аспирантуру, и меня направили в теоретическую группу Бориса Николаевича Родимова. Первые два рабочих дня я численно, с помощью логарифмической линейки, считал интеграл, который мне принес Петр Алексеевич Черданцев, а потом спросил о теме для исследования. Как-то странно, что мне не предложили подходящего занятия, я читал книги, а потом меня «убедили» перейти на кафедру физики. Меня это не устраивало во многих отношениях: я хотел поступить в аспирантуру и стал выбирать, куда пойти учиться ...